Последний герой СССР - Петр Алмазный

— Ими, — лаконично ответил Олег, кивнув назад.

«Кто ты, Олег Клочков?», — в который раз подумал я. И мне было непонятно, как после таких «приключений», ему удалось сохранить рассудок.

Коридор будто выдавил нас наружу. Свет фонаря, который все это время бился о тесные стены, вдруг метнулся вверх, в пустоту. Помещение было без окон, но свет откуда-то проникал в этот мрачный зал. Вместо стен — грубо вырубленные скалы. Посредине колонны, украшенные сложной резьбой. Каменные, массивные, как стволы вековых деревьев. За ними — алтарь. Тишину пробивает звук падающих капель. Будто капает на мозги: кап… кап… кап…

Ботаник восхищенно замирает — на минуту — и тут же бросается к колонне с восторженным криком:

— Это просто чудо!!! Это открытие!

Успеваю схватить его за рюкзак и притянуть к себе.

— Ты, чертов исследователь, жить хочешь? — процедил сквозь зубы.

— Хочу, — виновато понурился ученый.

— Ни шагу от меня! Путь тут тебе хоть Менделеев с Эйнштейном привидятся — ни шагу, слышал? — Со злостью произнес я, хотя, честно говоря, хотелось уже врезать ему как следует

— Не задерживаться. Дальше, — голос Олега срезает любое любопытство, как нож.

Мы движемся дальше, вдоль колонн, и наши шаги кажутся кощунственно громкими в этой давящей тишине. Олег снова вскидывает руку:

— Замрите. Ни звука.

Из-за колонн вышла группа монахов. Серьезные, непроницаемые лица, смотрят в пол, взгляд невозможно поймать. Темные, бордовые одежды развеваются, как на ветру, хотя движения воздуха нет вообще. Босые ноги неслышно ступают по полу. Идут ровным, неспешным шагом, словно совершают круговую медитацию. Ни звука, все происходит в оглушающей тишине, единственный звук: «кап… кап… кап…». Они идут прямо на нас. Возглавляющий группу монах поднимает взгляд и смотрит прямо Олегу в глаза. Мне показалось, с вопросом. Олег склонил голову, монах ответил ему таким же поклоном. Я достал из кармана прибор ночного видения, поднес к глазам — никого.

Петр дернулся, готовясь отпрыгнуть с их пути.

— Не двигайся, замри, — прошипел ему в ухо.

Мой шепот прозвучал как удар хлыста. Монахи вдруг стали рассеиваться. Как дым. Как мираж на жаре. Первый почти упирается в Олега и вдруг его контуры начинают дрожать, расплываться. Он превращается в легкую, слегка мерцающую дымку и просачивается сквозь него. Сквозь нас всех, не задевая. За ним следующий. И следующий. Я почувствовал ледяное дуновение, пронизывающее до костей. Ни звука, ни запаха. Ни монахов. Будто их и не было вовсе.

Олег тихо сказал:

— Можно идти дальше, они уже не вернутся.

— А если бы вернулись, то что? — поинтересовался я.

— То пришлось бы объяснять, зачем мы здесь, — совершенно буднично ответил проводник.

— Что это вообще было? И почему монах тебе поклонился? — спросил Олега.

— Потому что я поклонился ему, — ответил проводник, но я был уверен, что здесь что-то не так.

— Голограмма? — выдвинул предположение ученый.

— Я бы сам ухватился за такое предположение, звучит логично, но, что более важно, успокаивающе, — я хлопнул ботаника по плечу. — Но… посмотри на стены. На пол. Ничего тут нет, ни проекторов, ни проводов. Только камень, вода и вечная сырость. Да будь здесь какая-нибудь техника, это было бы большим чудом, чем какие-то фантомы.

— Кстати, да, свет, — пробормотал Петр.

— Ты прав, — согласился с ним. — Я водил лучом по тому месту, где они шли — свет не преломлялся.

— Все, мужики, заканчиваем разговоры, — Олег обернулся к нам. Его лицо сейчас было таким же отрешенным, как и у призраков, что рассеялись перед нашими лицами. — Сейчас просто стойте и ждите меня.

Он снял с плеча вещмешок, пошарил в нем рукой и, словно фокусник, достал из него предмет, судя по цвету, вроде бы бронзовый. В центре утолщенная рукоять, края — загнутые на манер детской погремушки лучи. Ваджра, тут же услужливо подсказала память.

Бросив вещмешок на пол, он, с ваджрой в руке, сделал шаг к алтарю, другой — и будто переключился. Движения стали точными, как часовой механизм. Он не идет, он… просчитывает. Замирает. Смотрит под ноги. Делает короткий, отмеренный шаг. Потом резко перепрыгивает на следующий участок пола, чуть левее. Словно пол под ним — шахматная доска, и только он один знает правила этой игры.

Я наблюдал за ним, затаив дыхание. Каждый нерв был натянут до предела. Олег обернулся. Его лицо в блеклом свете этого места казалось незнакомым, будто высеченным из того же камня, что и стены этого проклятого места. Всего на миг замер и дальше…

Он будто шел по канату над бездной. Он даже не шел — скользил, замирал. Потом делал резкие, прерывистые перебежки. Прыжок влево. Два коротких шага вперед. Длинная пауза. Шел, вычисляя невидимую геометрию смерти под ногами. Неверный перенос веса. Плита под его левой ногой с тихим щелчком осела, накренилась. Ледяная стрела прошила позвоночник, я непроизвольно рванулся вперед, но теперь Петр вцепился в меня мертвой хваткой.

Олег сделал отчаянный рывок вперед. Качнулся. Руки взметнулись, балансируя. Устоял. Сделал шаг. Я выдохнул — успел! Плита за его спиной рухнула вниз. Эхо прокатилось по залу — насмешливое, голодное…

Проводник сделал глубокий вдох — и двинулся дальше. В ярком свете фонаря было видно, как напряжены его плечи. Теперь его движения стали еще медленнее, еще точнее.

До алтаря проводник шел минуту. Может две — от силы. Но мне показалось, будто прошла вечность. Взмах рукой — ваджра встает в отверстие на алтаре.

Возвращается быстрым, но уже спокойным шагом, будто идет по проспекту. Никаких прыжков и отступов вправо-влево.

— Все, можно идти дальше! — он закинул на плечи вещмешок, посмотрел на нас с Петром и вдруг улыбнулся — впервые за все время нашего знакомства.

— Это еще ничего, я когда тут первый раз шел, мужики, реально едва не обделался со страху! Увидел ваджру — тогда я не знал, что это такое. Какой-то ритуальный предмет, думал из золота… Мне вообще от золота одни проблемы… — он нахмурился, и дальше говорил уже с обычным отрешенным видом. Ни намека на недавнюю улыбку, взгляд обычный для него — бесстрастный. — До алтаря дошел спокойно, а вот назад не смог вернуться. Дня три пытался добраться до выхода. До сих пор удивляюсь, как жив остался.

— Кому суждено быть повешенным, тот не утонет, — с пафосом изрек