Последний герой СССР - Петр Алмазный
— Ничего. Просто устал, — дежурно ответил ей.
А что я ей еще скажу? Что в душе у меня опыт прожитых лет и знание будущего, которое для нее еще не наступило?
— Так какое все же сегодня число? — повторил вопрос.
— Четвертое июня, — ответила мать.
Я выдохнул. Есть время все исправить. До второго августа еще далеко. Просто не пойти на ту гулянку, просто не вытаскивать из шкафа берет и тельняшку.
— Кстати, насчет Анжелы, — мать оживилась, — тетя Люда из ЗАГСа звонила, говорит, дату можно перенести. Как вы хотели — пораньше зарегистрироваться. Через три недели нормально? Там появилось окошко. Ты же помнишь, я разговаривала насчет этого?
Я помнил. И свадьбу помнил. И что будет после свадьбы тоже помнил. Тот злосчастный день второго августа, когда по глупости, ввязавшись в пустую драку, перелетел через перила моста, спиной на старые опоры. Боль, которая не отпускала ни на минуту. Ноги, которых я не чувствовал, но которые болели постоянно. И ее — Анжелу — брезгливо морщившуюся, когда я просил ее поправить подушку или помочь перевернуться. «Ты же мужик, терпи», — говорила она, во время своих редких появлений в больнице. Я тогда не знал, что она уже подала на развод…
Гречка во рту сразу стала безвкусной.
— Мам, давай не сейчас, — я не готов был обнажить душу, даже перед самим собой. — Мне надо осмотреться. Как-то все слишком быстро.
— Осмотреться? — она нахмурилась. — Ты живешь здесь двадцать лет, куда еще осматриваться? Или… ты про свадьбу?.. — всплеснула руками, потом прижала их к щекам. Жаль ее расстраивать, но в этом вопросе надо сразу расставить все точки над «i».
— Свадьбы не будет, — ответил резко и тут же пожалел об этом. — Мам, смысл жениться и тут же разводиться? — постарался немного смягчить резкость, чтобы не обижать мать. — Я хочу как вы с отцом — один раз и на всю жизнь. Ну я пошел.
— Куда, а чай⁈ — крикнула вслед мама, но я уже вылетел из квартиры, хлопнув входной дверью.
Сбежал. Наверное, даже не от ее вопросов — от себя. На улице стрельнул у прохожего сигарету. Он дал и спички. Я прикурил, затянулся — до кашля, до хрипоты. Будто мог выдохнуть с дымом всю горечь прошлого.
Анжела. Анжелика. Лика… Когда-то милая девчонка, жившая вон в том доме — по соседству. Я на нее никогда не обращал внимания. Но все случилось внезапно — быстрый роман перед армией. Мы стали «ходить», как говорили тогда. Точнее — сейчас так говорят.
Её лицо в моей памяти теперь не казалось милым. Теперь, вспоминая Анжелу умом взрослого мужика, я понимал и наигранность ее чувств, и лживость ее слов.
Все встало на свои места давно. Когда я лежал в больнице с перебитым позвоночником, а она приходила ко мне реже сиделки, которой отец платил, чтобы мать могла хоть изредка отдохнуть. И всегда с новым маникюром, новыми духами, в новых нарядах.
Как-то, уже после развода, года через три — я начал передвигаться с костылями и был невероятно горд этим — видел ее однажды. Доковылял до перекрестка, направляясь в парк. Мимо пронеслась черная «Волга» с редкими по тем временам тонированными стеклами. Окно опустилось и я увидел свою бывшую жену. Вульгарно накрашенную, губы алые, как рана. Рядом такие же девчонки с сигаретами. Из машины донесся смех, потом громыхнула музыка: «Дым сигарет с ментолом»… Анжела с вызовом глянула на меня, будто хотела сказать: «Видишь как у меня теперь все хорошо?», и машина рванула с места, оставив меня в клубах выхлопа…
— Нет, Анжела, тебя больше не будет в моей жизни, — сказал я вслух и тут же увидел ее.
«Невеста» бежала ко мне по газону, наплевав на табличку: «Цветы не топтать».
— Владька! А я в окно смотрю, ты стоишь — куришь. Думаю, меня ждешь! — Анжела подбежала ко мне, в глазах блеск наигранной радости.
Она попыталась обвить мою шею руками, но я отстранился. Её духи — дешевые и приторные — резко ударили в нос.
Я ненавидел ее половину жизни. Потом старался забыть. Забыл. Но все равно никогда не подпускал к себе близко женщин. Всегда держал дистанцию. Любовницы были, но условия ставил сразу: на брак и любовь не рассчитывать…
Сейчас же смотрел на нее спокойно. Странно, даже злости не осталось. Абсолютный ноль, никаких чувств вообще.
— Все кончено. Мы расстаемся, — сказал равнодушно.
— Что?.. — прошептала она.
— Ты меня слышала, — я снова поднес к губам сигарету, затянулся.
Её улыбка застыла и нарочито медленно сползла с лица. На глаза навернулись слезы — крупные, аккуратные, будто специально выдавленные для эффекта.
— Как ты смеешь⁈ — трагично заломив руки, произнесла она, а я отметил отстраненно, что голос ее еще надрывно дрожит, но в глазах уже появилась злость. — Я все для тебя, а ты⁈
Дальше истерика:
— Ты ничтожество! Нищий! Так и сдохнешь в своей хрущевке!
— У нас «брежневка», — уточнил равнодушно.
Она задохнулась от возмущения. Видимо, не ожидала от меня такой холодности.
Не стал слушать, что она скажет дальше, не интересно. Бросил окурок и с силой вдавил его в асфальт. Потом повернулся и пошел прочь. Вслед мне еще неслись крики, но это уже меня не касалось.
Когда вернулся в квартиру, по комнатам разносился густой бас отца. За разговором с Анжелой я и не заметил, как он прошел мимо. А он, видимо, поделикатничал — не окликнул, чтобы не мешать, как он думал, «молодым»…
— Ого! — войдя в кухню, я увидел на столе пачку денег. — Откуда?
— Зарплату дали, — ответил отец. — Сразу за два месяца. Деньжищ море!
Он полулежал на стуле, держа в руках беломорину со смятой гармошкой картонного мундштука. Папироса не дымилась, мать строго-настрого запрещала курить в доме. Глаза отца блестели как у мальчишки, выигравшего рубль в карты. Я видел, как он горд собой.
— Мы теперь буржуи, Зинок, накупим всего! — Его голос гремел на всю квартиру.
— Накупим, как же, — проворчала мать. — В магазинах шаром покати.
Мать стояла у плиты, помешивая шумовкой овощи в сковородке. Потом накрыла сковороду крышкой, убавила газ и повернулась. Губы ее были поджаты.
— Ты талоны получил? — спросила она строго. — Деньги — это хорошо. Но
