Последний герой СССР - Петр Алмазный
А вот татуировка на пальце белобрысого — три точки пирамидкой — многое говорит о моем спутнике. Что сидел — это вряд ли, но как минимум по малолетке прошел спецПТУ. Я-то вряд ли учился вместе с ним в этом исправительном учреждении, иначе в ВДВ бы точно не попал. Даже тем, кто состоял на учете в детской комнате милиции или, хотя бы, имел приводы, ничего престижнее стройбата в армии не светило.
Воспоминания обрывками налетали и рассеивались, не складываясь в одну картину. Откуда-то вдруг пришла мысль, что этот парень — мой лучший друг Валентин. Но все зовут его Валёк — и никак иначе. Ну хоть что-то. В моей прошлой жизни тоже был Валек. В моей настоящей жизни. Лучший друг, сгинувший давным-давно.
— Так, Валёк, теперь следующий вопрос: сколько мне лет?
— Это просто кабздец какой-то… — покачал головой Валек. — Ты еще спроси, какой сейчас год!
Для себя я отметил, что по поводу имени он не возмутился. Значит — угадал верно.
— Сколько ему лет, понимаешь! — продолжал возмущаться белобрысый Валек. — Да вроде как столько же, сколько и мне. А мне, если я тоже ничего не путаю, стукнуло двадцать.
— Ага, точно! Спасибо, Валек…
— Ну так что? Идешь ты или нет? Вот я щас газану на моцике, а ты оставайся, будешь тут стоять один, как три тополя на Плющихе!
Зашибись у него и с логикой, и с математикой! Но Валек прав, надо как-то собраться с духом и сделать шаг. Просто боялся, что вдруг сейчас развеется мое неожиданное счастье… Но действительно, не стоять же здесь вечно.
Я сделал шаг, другой и… побежал по берегу, потом по кромке воды, поднимая тучи брызг.
— О-го-гооо!!! — восторженно заорал во все горло.
Как это, оказывается, кайфово — бегать! Я давно забыл эти ощущения.
Споткнувшись вдруг, кувыркнулся в воду, не сразу сообразив, что это Валёк сшиб меня с ног.
— Владик, ты не бойся, мы тебя вылечим… — как-то даже печально произнес он.
Блин, он что, реально за меня так переживает?
— И тебя вылечат, и меня вылечат, всех вылечат! — я расхохотался.
— Ты, в натуре, гонишь, — Валек покачал головой.
— Ладно, уговорил, пошли, куда мы там опаздывали?
— Уже никуда, — проворчал Валек. — Домой погнали. Надо переодеться в сухое.
О том, где я живу, спрашивать не стал. Буду решать проблемы по мере их поступления.
Подошел к мотоциклу, взял с сиденья олимпийку, растянул ее и завис, рассматривая этот фиолетовый ужас из жатой ткани с геометрическими малиновыми и зелеными вставками…
В душу закралось нехорошее подозрение. Заглянул в зеркальце заднего вида и обомлел. Лицо было моим, но… Таким оно было тридцать с лишним лет назад…
— Валёк… а какой сейчас год? — спросил я.
Альбинос покрутил пальцев у виска, но покорно ответил:
— Девяностый, брателло!
Глава 2
Я снял мокрую футболку, натянул олимпийку. Валек хмыкнул:
— А смысл? Держаться все равно за меня будешь. А я тоже мокрый.
Действительно. Ладно, мелочи все это. Уселся позади Валька, схватился за него руками. «Ява» сорвалась с места и вскоре уже вылетела на трассу.
Мотоцикл стрелой летел вперед, а я смотрел на давно забытые городские пейзажи и думал о том, что же все-таки случилось:
Я Владислав Агеев. Я умер в пятьдесят пять лет в офисе. И вдруг я жив, мне снова двадцать лет. Будто играл в настолку и фишка встала на позицию с возвратом к началу: я снова в провинции, в городе Барнауле — столице Алтайского края. И я еду домой.
Я — это во всех смыслах я, только молодой, здоровый, полный сил и дури, Хотя нет, по поводу дури погорячился. Мне все-таки пятьдесят пять лет — по крайней мере, согласно жизненному опыту. И недавно я отпраздновал юбилей, на который коллеги подарили мне ту самую трость с серебряным набалдашником… Я умер и вернулся обратно — будто петлей захлестнуло — в себя самого.
Что ж, приму такую реальность. Тем более, другой пока не предвидится.
Ехал по городу, разглядывая знакомые с детства места сквозь прорезь шлема. Будто и не уезжал в Москву на двадцать с лишним лет.
Ленинский проспект… Площадь Октября… Павловский тракт… И, наконец, Сулима. Или район Индустриальный, если официально.
Валек остановился у старой пятиэтажки. Родная «брежневка» — когда-то дом улучшенной планировки.В чем улучшения? Отдельный вход на кухню, изолированный зал и остальные комнаты. У нас двушка. В одной комнате я, в зале — отец с матерью.
Вошел в подъезд. Хм, даже не удивляюсь. Объявление об отключении воды с восьмого июня. Что ж, значит, сейчас июнь девяностого… Поднялся по лестнице на второй этаж, глядя на облупленные стены, сейчас затявкает мелкая, но злая, как черт собачонка соседской старушки — бабы Ани. И точно, из-за двери напротив моей раздался захлебывающийся, истеричный лай маленькой избалованной дворняги.
Я посмотрел на свою дверь, хотел открыть ключом, но почему-то передумал, опустил руку.
Мама. Как-то не думал, что она жива. И отец тоже…
Даже не знаю, как буду чувствовать себя во время встречи с ними. А с собой самим? Со своей молодостью, мечтами, планами?..
Что ж, не войду — не узнаю. Я вставил ключ в замок и повернул. Открыл дверь.
Знакомая прихожая. Вешалка, полочка для обуви. Табуретка. Затертый старенький половик — кусок, отрезанный от ковровой дорожки.
— Влад, ты? — услышал такой родной голос.
Прошел в кухню. Пахнет гречкой и тушенкой — обычный ужин в девяностые. Мама моет посуду, стоя ко мне спиной. Я подошел, обнял ее за плечи и лицом уткнулся в косынку, которой повязаны ее волосы. Вдохнул ее запах и почувствовал себя ребенком, будто не было всех этих долгих лет без нее. На глаза навернулись слезы, и будь я помягче, наверное бы заплакал. Но сдержался и отступил.
— Владик! Что-то случилось? Ты весь мокрый⁈ — заволновалась мать. — Ну-ка быстро стягивай все и в ванну. В горячую. Не хватало еще, чтобы ты заболел!
— Мам, я тебя люблю, — сказал я то, что мечтал сказать ей много лет и тут же улыбнулся, добавив:
— И я не ребенок.
— Влад, для меня ты всегда ребенок, — строго нахмурилась она, скомандовав:
— Марш в ванну, от тебя тиной
