Патриот. Смута. Том 4 - Евгений Колдаев
— Видел. Бояться они меня. Как грациозные косули бегут от охотника.
— Это ты робких видел. — Я продолжал улыбаться. — Да и, конечно, как иначе-то. Ходишь не по-нашему одетый, с оружием. Басурманин какой-то. Конечно, боятся. Они и меня боятся. Но, красавицы же.
— Я работаю. Я не служу просто так, Игорь. — Он смотрел на меня холодно. — Завтра мы определим, сколько ты будешь мне платить.
— Да, помню. Помню наше пари. Готов к бою? Отдохнул?
— Всегда. — Он толкнул эфес своей шпаги.
В этот момент в комнату вошел один из охранников терема.
— Воевода, наклонил он голову. Там это… — Сделал паузу. — Басурманин к тебе желает. Татарин, что вчера прибыл с тобой.
Хм, чего бы это ему от меня понадобилось? Интересно.
— Хорошо, зовите Савелия, чтобы переводил. И басурманина проводите сюда.
Сотники и атаманы, что обедали в приемной уставились на меня. Лица удивленные, напряженные. В глазах непонимание.
— Собратья, все хорошо. Раз сказать хочет, с нами вместе воевать обязался, выслушаю басурманина.
— Он утром, воевода, с рассветом свою эту, Алла, Алла… Как завел. — Проворчал пришедший охранник терема. — Спят все, а он…
— Молился, что ли?
— Да, бес его знает, воевода. Вышел, он же в конюшне ночевал. Сел на коврик и как начал завывать. Вся охрана насторожилась. Но… — Он сделал паузу, помялся. — Твой же человек, мы не тронули.
Это верно. Трогать не надо.
Я кивнул, дал понять, что услышал негодование человека, занимающегося моей охраной.
Через минуту в помещение, полное моего командного состава, зашел татарин, а за ним кланяясь, семенил Савелий.
Басурманин поклонился. Видел я, что в руках у него какой-то сверток. Конверт? Письмо?
Он начал говорить, остановился, по сторонам посмотрел, лицо скривил. Замолчал. Поклонился вновь.
— Дать. Ты. — Проговорил он по-нашему, поклонился в третий раз.
— Воевода, он говорит, что у него для тебя подарок от сына хана Дженибека Герайя. — Переводил писарь.
— Подойти.
Татарин пересек занятую людьми комнату, поклонился низко и положил подле меня на столе свиток и маленький бархатный черный мешочек.
— Что это?
— Не знать. Дать. Дженибек Герай. — Татарин вновь согнулся, сделал шаг назад.
Что-то это мне все не очень-то нравилось. Ладно, начну с маленького мешочка. Коснулся. Пальцы ощутили там что-то небольшое, изогнутое. Люди, сидящие вокруг, смотрели. Те, кто еще не успел насытиться, пришил недавно перестали жевать. Ждали с нетерпением.
Открыл мешочек, извлек. Перстень, золотой кажется, а может… Да черт, не разбираюсь я в этом, может позолота. Вряд ли медь так начищена, что спутать можно.
Повертел в руках. Печатка с единорогом.
Я поднял взгляд, уставился на татарина.
— Кто тебе это дал? Савелий, переводи.
Татарин заговорил.
Писарь переводил.
— Сын Хана просил передать. Говорит, басурманин, что в письме все написано. Он сам не знает, что там. Дженибек Герай, когда дал ему снаряжение и лошадей, сказал дождаться, когда воевода будет обедать на следующий день в кругу своих… богатырей. Тогда вручить. И еще раз… Поклониться…
Татарин опустился на колени, склонился раболепно. Произнес еще одну фразу.
— И клятву дать, служить до смерти…
Дальше повисла пауза. Савелий на меня глаза поднял, произнес как-то потерянно.
— Служить до смерти Царю Русскому, Игорю Васильевичу.
Глава 12
Что тут началось! Сотники и атаманы поднимались. Никто не понимал, что происходит. Озирались, смотрели друг на друга. Пока никто громко ничего не говорил. Только на Савелия взгляды бросали и на татарина.
Слышалось разное.
— Что? Как? Царь? Воевода?
— Тихо! — Гаркнул я, жахнул по столу кулаком. Не сильно, но громко, приводя всех в чувства. — Тихо! Сели все!
Поднялся сам, обвел взглядом собравшихся. Услышал, что в коридоре еще кто-то идет. Вошли отсутствующие, до этого, пропахшие потом и лошадьми Яков и Тренко. Замерли у входа, не понимая, что творится.
Весь мой руководящий состав был здесь. Вот и хорошо, два раза говорить не придется. А то хитрый татарский вождь решил мне медвежью услугу оказать. Хотя… Может, так оно и лучше. Сам себя я царем не именую, а то — что иные так говорят, может, и хорошо. К лучшему — скромность мою подчеркнут. Престол-то мне не нужен, мне бы там действительно сильного и достойного увидеть.
Такого, чтобы род на века продолжить смог, и страна развивалась врагам назло.
Начал речь:
— Собратья! Я не ведаю, что говорит этот татарин. — Смотрел на них холодно и зло. — Я вам клятву давал верного царя на трон сажать, сильного. Не себя, не Дмитрия, не Шуйского. Ни кого-то еще, конкретного. Лишь того, кого земля Русская, наша, выберет, Земским собором. Так, собратья?
— Так… — Закивали люди. — Верно все.
— Здесь, собратья, перстень, печать с единорогом. — Поднял его, показал. — Откуда он у Дженибека Герайя мы все можем гадать. Я не знаю.
— Это же. — Выпалил Яков, смотря на печатку в моей руке, в полумраке. Закашлялся.
Служилый человек не очень понимал, что происходит, как и все здесь. Хотя у меня уже зрела мысль. Сын хана не хотел проигрывать простому воеводе. И перед мурзами своими, и перед ханом, еще живым и правящем в Бахчисарае он хотел выглядеть славным воином и отличным политиком.
Хитро.
Продолжил я речь:
— Знаю! Символ царя великого Ивана, что Грозным называется и у нас и по всему свету. Свиток, письмо, еще не читано мной. При вас хочу, собратья, читать. Сам! Не ведаю, что в нем. Скрывать мне от вас нечего. Может… — Опять обвел их всех взглядом. — Это хитрость какая-то татарская. Есть у меня мысль одна, как прочту, выскажу.
Так и есть.
В голове моей зрел ответ на то, что твориться.
Сын хана вел какие-то переговоры с некими силами в государстве Русском. Если Кан-Темир сговорился с Жуком о том, чтобы просто заманить наследника подальше от Бахчисарая, а дальше пропихнуть на трон возникшую откуда ни возьмись внучку царя Ивана Феодосию, женив на ком-то… То почему у самого сына хана не имелись свои мысли? Причем его партия казалось сильнее. Перстень. С одной стороны его можно отдать любому. Но письмо, а что в нем?
Ох ты лис чертов. Сын хана. Что же ты здесь устроил и зачем оно тебе. Не хочу я царем зваться. Самозванцем
