Инженер Петра Великого – 8 - Виктор Гросов
Точку в моих сомнениях поставила Изабелла, когда она вошла в мой кабинет, с мрачным выражением на лице. Девушка положила передо мной сводную ведомость.
— Петр Алексеевич, я не понимаю, что происходит, — сказала она тихо. — По вашему приказу в производство было запущено три аппарата «Катрина-2»: один основной и два резервных. На это были отпущены материалы. Однако, судя по ведомостям, которых я с боем добилась от кладовщиков, ткани, клея и олифы со склада ушло уже на пять таких аппаратов. При этом в сборочном цеху стоит лишь один едва собранный каркас. Куда ушла ткань — для меня загадка.
Она постучала ногтем по другим строчкам, обведенным красным.
— И вот это. Серная кислота — расход превышен десятикратно. А мел… Зачем им сорок возов мела, Петр Алексеевич? Будто они собрались белить все Игнатовское к приезду Государя. В пропитке, состав которой представил Андрей Константинович, эти компоненты не нужны. Все это — явно для совершенно иного химического процесса.
Картина сложилась. С одной стороны — медленная работа над моим проектом. С другой — гигантский, ничем не прикрытый увод ресурсов на что-то другое. Нартов вел за моей спиной какую-то ресурсоемкую разработку.
В момент, когда судьба отряда Орлова измеряется часами, мой лучший ученик и моя правая рука, играет в какие-то игры.
— Немедленно Нартова ко мне! — приказал я вошедшему адъютанту.
Через десять минут донесли ответ.
— Андрей Константинович на дальнем полигоне, господин генерал, — отрапортовал посыльный. — Проводят срочные испытания… этого… нового клеевого состава на разрыв под нагрузкой. Велели передать, что вернутся не раньше утра.
«Испытания на разрыв». Какая наглая, изощренная ложь!
Взяв с собой двух воинов из личной охраны, я направился прямиком в его лабораторию. Путь преградил новый замок.
Даже так?
— Высадить, — бросил я.
После удара плечистого гвардейца дверь с сухим треском подалась внутрь. Лабораторию заполнил густой, едкий запах кислоты. Внутри царил хаос, будто пронесся ураган: колбы, реторты, мотки медной проволоки, куски ткани в пятнах…
На большом столе, заваленном чертежами и придавленном тяжелым пресс-папье, лежал толстый рабочий журнал.
Я открыл его. Первая же запись, сделанная четыре дня назад: «П. А. отверг проект. Приказал строить „костер“. Он посылает людей на смерть. Я не могу этого допустить».
Дальше шли страницы, исписанные убористым, лихорадочным почерком. Расчеты, формулы, десятки эскизов. Он вел войну с самой физикой. Листая страницу за страницей, я ощутил, как гнев борется с неохотным, профессиональным восхищением. Нартов нашел способ удешевить получение водорода. Разработал систему клапанов для стравливания давления. Рассчитал оптимальную сигарообразную форму для уменьшения сопротивления воздуха.
А потом я увидел главный чертеж. Две оболочки, одна в другой, с подробным описанием.
«…„Газовая броня“ из тяжелого воздуха, — читал я его выкладки, — не только предотвратит возгорание, но и послужит амортизатором при резких порывах ветра, сохраняя целостность внутреннего, более нежного водородного баллона…»
Рядом с гениальными расчетами, на полях, был сделан маленький, торопливый набросок: крошечная фигурка человека в гондоле, машущего рукой земле. И подпись: «Ради них».
Я захлопнул журнал. Меня трясло. Этот сукин сын… Этот гениальный, упрямый, самонадеянный мальчишка. Он решил, что его инженерная правота выше моего приказа, выше военной дисциплины, выше здравого смысла. Он взвалил на себя ответственность за судьбу проекта и, не сказав мне ни слова, совершил чудо. Но идея была не плохой, надо признать — сделать две оболочки с разным наполнением, изолируя водород. Но ведь и тяжелее станет аппарат. Он продумал это?
Посреди разгромленной лаборатории во мне боролись двое: командир, обязанный отдать его под трибунал за саботаж и нарушение приказа, и инженер, который хотел пожать ему руку. Но прежде чем принять решение, нужно было увидеть все своими глазами.
Ночная прохлада, ударившая в лицо, когда я вышел из лаборатории, не смогла остудить кипевший внутри гнев.
— Седлать коней! — бросил я адъютанту. — Живо!
Из темной арки, ведущей во внутренний двор, беззвучно шагнула фигура капитана де ла Серды. Его лицо, выхваченное из мрака светом фонаря, было спокойным, однако в глазах я уловил напряжение, которое он не смог скрыть.
— Господин генерал, погодите, — произнес он безэмоциональным голосом. — Позволю себе посоветовать не торопиться. На Дальнем стрельбище сейчас небезопасно. Лучше дождаться утра.
Ложь. Неуклюжая, плохо прикрытая, да еще и от человека, который никогда мне не врал. Мой верный капитан, личный цербер — пытался преградить мне дорогу. Он не просто знал — он был частью этого. Прикрывал «заговор». Да что поисходит-то? Меня не было всего лишь три месяца! Неужели это спланированная операция с участием ключевых фигур моей команды.
— Капитан, — я еле сдерживал себя. — С этой минуты вы отстранены от всех дел. Сдайте шпагу и отправляйтесь в свои покои. Под арест. Разбираться с вашим предательством я буду позже.
На его лице не дрогнул ни мускул. С какой-то ритуальной медлительностью он молча отстегнул ремень, протянул оружие ошеломленному преображенцу, поклонился мне и, не сказав ни слова, растворился в темноте. Он сделал свой выбор. Теперь мне предстояло увидеть, ради чего он пошел на это.
Пока мы гнали лошадей сквозь ночной лес, стук копыт отдавался в голове тяжелыми ударами молота. В мыслях стучало не предчувствие катастрофы, мысль о предательстве. Чем ближе мы подъезжали к полигону, тем сильнее в воздухе чувствовался резкий, незнакомый запах, что стоял в лаборатории Нартова.
Дальнее стрельбище, или, как его прозвали мастера, Чертов овраг, было моим самым секретным объектом. Место, где мы впервые испытывали «Дыхание Дьявола» и где с тех пор в центре огромной поляны так ничего и не росло — черное, обугленное пятно, как клеймо на теле земли. Я велел оборудовать это место по последнему слову своей инженерной мысли: наблюдательные вышки по периметру, несколько врытых в землю бункеров-лабораторий и длинный крытый ангар, куда вела узкоколейка от главного цеха. Идеальное место для тайных дел.
Оставив лошадей и охрану в лесу, я в одиночку, пригибаясь, взобрался по скрипучей лестнице на наблюдательную вышку. Увиденное с высоты заставило
