Вне закона. Мемуары - Сажи Зайндиновна Умалатова
- Ни при каких обстоятельствах не теряй честь и достоинство!
- Сила - в благородстве!
- В горе не унижайся, в счастье не возвышайся!
- Никогда не лгать!
- Чужого не брать! Если на улице лежат золото, бриллианты, деньги - не бери, это не твое, это - чужое.
- Самые страшные люди - духовно и нравственно нищие, случайно дорвавшиеся до денег и власти. Остерегайся их. У них нет ничего святого.
...Тяжело жить с таким мировоззрением, когда уже три десятка лет культивируется совсем иная шкала ценностей. И я, вобравшая в себя философию отца, не вписываюсь в современный антураж. Но по-другому не могу. Да, видно, и не могла никогда.
Как-то я спросила отца:
- Почему ко мне с осторожностью относятся представители малых народностей и национальностей? А поддерживают русские. Как это объяснить?
Отец улыбнулся:
- Так это же великое счастье. Говорят, что православный народ поддерживает того, кого любит Бог. И этим надо гордиться...
Наступило утро. Такое впечатление, что за время, прошедшее после моего выступления с требованием отставки Горбачева и приземления самолета в аэропорту Грозного, прошла еще одна жизнь. «Против вас поднялся коллектив...», «Вас требуют на собрание партийной организации...» - такие слова выбьют из седла кого угодно.
Обеденный перерыв на заводе «Красный молот» начинался в 11 часов и длился 40 минут. Как правило, все мероприятия мы проводили либо в это время, либо после работы. Я решила не тянуть до вечера и позвонила на диспетчерский пульт в цех. Не стала звонить секретарю парткома, или начальнику цеха, или секретарю партбюро, памятуя о телеграмме на съезд. Мне была важна позиция рабочих. И только.
В цехе трубку взяла диспетчер Татьяна. Она не могла скрыть радости, едва услышав мой голос:
- Сажи, если бы ты знала, как мы тебя ждем! Ты даже не представляешь!
Ее слова вдохновили меня. Я верила в свой коллектив, но еще не знала тех методов давления, которыми успешно владеет властная верхушка.
Несмотря на бодрые и воодушевляющие слова диспетчера, я все равно волновалась и ощущала тревогу. Вошла на территорию завода и направилась в свой родной пятый цех. Сразу бросилось в глаза, что люди идут не по направлению к красному уголку, где планировалась встреча со мной, а неспешно движутся в противоположную сторону - на обед. Одно из двух: или они не знают, что я сегодня должна прийти в цех, или не хотят меня видеть.
Вдруг один из рабочих, Саша Реутов, увидел меня - и через минуту рабочие с радостными улыбками уже обступили меня.
- А почему вы не в красном уголке? - ничего не понимая, спросила я.
- Так нам сказали, что тебя не будет!
Выяснилось, что после моего звонка диспетчер Татьяна обзвонила все участки нашего цеха. Но когда это стало известно руководству парткома, было дано указание: не допустить мою встречу с коллективом. Секретарь партбюро Зевилов моментально сориентировался и все стрелки перевел на меня, заявив о том, что я лично ему позвонила и перенесла встречу в заводской Дом культуры.
Вот рабочие и пошли на обед, а красный уголок закрыли на замок.
Весть о том, что я пришла, облетела цех мгновенно. До сих пор мне непонятно, как это произошло: все на перерыве, всем уже дали отбой. А тут работники семнадцати участков собрались воедино, и эта огромная людская масса двинулась в мою сторону. Широкой рекой мы все вместе поднялись на третий этаж. Красный уголок был на замке.
- Если через минуту не откроют красный уголок, мы снесем дверь! - кричал Саша Реутов под одобрительный гул коллег.
В этот момент кабинет начальника цеха открылся и оттуда вышли растерянные начальник цеха Николаев, председатель профсоюза Мулько, секретарь парткома завода Кривошеев и секретарь партбюро цеха Зевилов. Почуяв, что события развиваются не в их пользу, они решили все-таки открыть красный уголок.
Мест всем не хватило. Люди стояли вдоль стен, в проходе, от них исходила такая волна поддержки, что у меня словно выросли крылья. Начальство скромно сидело в сторонке.
- Во-первых, хочу задать вопрос Павлу Андреевичу Зеви-лову, - начала я свое выступление. - Откуда у вас информация, что я встречаюсь с рабочими в Доме культуры? Почему вы ввели коллектив в заблуждение?
Тот с трудом выдавил из себя:
- Так как ты вышла не на руководство, а на диспетчера, произошло недоразумение...
- На каком основании вы прислали эту телеграмму на съезд? - обратилась я к секретарю парткома завода Кривошееву. - Объясните коллективу, что значит «просим командировать в удобное для Верховного Совета СССР время народного депутата Сажи Умалатову в первичную партийную организацию производственного объединения “Красный молот”, где она состоит на партийном учете, для информации по поводу ее выступления на IV Съезде народных депутатов СССР»? Что значит командировать? Меня никто не может командировать. И за что я должна перед вами отчитаться?
Кривошеев молчал. Я снова обратилась к Зевилову:
- Понятно, Кривошееву, Завгаеву, которые отправляли от имени коллектива лживые письма в ЦК, есть что терять. А что с вами-то произошло? Объясните, Павел Андреевич, вам-то что терять?!
Зевилов молчал. Зал слушал мое выступление как завороженный. И в момент, когда страсти накалились до предела, со своего места поднялся Кривошеев:
- Сажи, хочу вам сказать, что ваше выступление на съезде весь завод, весь коллектив поддержал! В каждом цехе проходили стихийные собрания, и люди собирали подписи в вашу поддержку. И вы правильно сделали, что выступили за отставку Горбачева.
Зал загудел возмущенно. И тогда встал мастер шестого участка Сергей Петричев:
- Сажи, не слушай их, не верь им. Они лицемерят сейчас, врут. Ты не знаешь, как они нам тут руки выкручивали, какой грязью тебя обливали, как заставляли нас подписывать телеграммы против тебя. Даже первый секретарь райкома партии сюда приходил! Нам говорили, что тебя подкупили американцы за доллары, что твое требование об отставке Горбачева не было самостоятельным действием, что это не от тебя шло, а что за тобой стоят шпионы, американская разведка. Мы пытались защитить тебя. Нам отвечали: «Это уже не та Умалатова, которую вы знали. Она уже совершенно другая!» Скажи, чем мы можем тебе помочь? Что мы можем для тебя сделать?
У меня от этих слов перехватило дыхание. Я смотрела в полный зал, а в глазах застыли слезы. Я боялась моргнуть, чтобы они не покатились по лицу. Дороже этого момента для меня не было ничего на свете.
