Вне закона. Мемуары - Сажи Зайндиновна Умалатова
Да простит мне читатель некоторую вольность выражения мыслей, но я искренна в каждом своем слове, в каждом вздохе. Богу было угодно наделить меня чеченской кровью и русским сердцем. Я поняла это, когда в попытках найти объяснение, почему моя судьба сложилась именно так, как она сложилась, я обнаружила следующие строки одного из своих любимых русских писателей...
СЛОВО О РУССКОМ СЕРДЦЕ
«Удивительно устроено русское сердце, столь велика в нем жажда встречи сродной душой, столь неистребима вера в возможность такой встречи, что готова она распахнуться бескорыстно перед каждым, довериться любому, веруя свято, что каждый и всякий сам способен на столь же беззаветную открытость. Готовое вместить в себя все души мира как родные, понять их, братски сострадать ближнему и дальнему - до всего-то есть ему дело, всему-то и каждому найдется в нем место. И как бы ни велики или безбрежны казались обиды его или оскорбление, всегда останется в нем место для прощения, словно есть в нем некий тайный, недоступный никакому оскорблению уголок и теплится в нем свет неугасимый.
Родина свята для русского сердца, потому что Родина для него - высшая и последняя правда. И потому все можно отнять у него, все осмеять - стерпит. Но Родину отнять у русского сердца, унизить, оскорбить ее так, чтобы оно застыдилось, отреклось от нее - невозможно, нет такой силы ни на земле, ни под землей, нигде во всем белом свете. И пытаться не стоит - взбунтуется, и в этом, может быть, единственном потрясении своем не простит. Долго не простит.
И нередко не хочет даже понять оно, как это можно еще что-то любить, кроме Родины, тосковать по чему-то такой смертной неизбывной тоской, как по родной земле. И если немец, швейцарец или тот же француз, то ли англичанин будет уверять, что он так же любит свою страну и она дорога ему, как русскому его Россия, что по его земле можно так же страстно тосковать, как по русской, - обидится даже трогательно-простодушной обидой: нельзя любить Родину больше, чем любит ее русское сердце. Но если тот же англичанин или швейцарец скажет, что можно жить, вовсе не любя Родину, - тут же заслужит навечное презрение к себе русского человека. Но ежели русский скажет ему, что он не любит Родину, - не верьте ему, он не русский.
Удивительная страна - немей, или датчанин, прожив в ней лет десять-двадцать, становятся нередко таким русским, что, уехав, случись, в свою Германию или Данию, всю жизнь будет тосковать по оставленной стране. Необъяснимая страна: в России не затоскуешь по Англии - разве англоман какой, да и то пока в Лондоне не бывал, а вот по России можно затосковать, затомиться даже в самой России. Словно вдруг почудится сердцу, что та Россия, которая есть вокруг, еще не вся здесь, и не во всем, и не в лучшем, а та, настоящая, во всей правде, еще впереди и всегда впереди. Ибо и тот не русский, кто не желает Родине лучшей доли. Потому-то и нет того предела, где успокоилось, остановилось бы русское сердце, потому-то и всегда оно в пути на большой дороге к правде».
Федор Достоевский
Как давно это было сказано, но как потрясающе точно! И я счастлива видеть в себе черты этого самого русского сердца -- безграничного в своей любви и нежности к России, искренне и до конца дней своих преданного ей, и готова жизнь отдать во имя и ради нее. И всем, что есть во мне хорошего сегодня, я обязана своим родителям и великому русскому народу. И я низко преклоняю голову перед ним.
...Телефон, молчавший неделю, отражал глубинную суть происходящего: мне в очередной раз объявили бойкот. В критической для страны ситуации мои облеченные властью земляки не поддержали меня.
Я всегда понимала, что мой характер рано или поздно поместит меня в обстоятельства, требующие максимального напряжения сил и энергии, что моя неистовая любовь к Родине и жажда справедливости неизбежно будут востребованы. Но я и предположить не могла, сколь тернист будет этот путь...
Мы с мужем приехали домой. Плохо, когда бесконечно звонит телефон, но еще хуже, когда он молчит. Есть в этой тишине что-то гнетущее, тягостное, от чего встревоженно бьется сердце и чувствуешь себя виноватой в том, что доставляешь близким неприятности, что не можешь найти нужных слов поддержки. В такие минуты особенно остро переосмысливается пройденное. Душа словно сама себе ставит оценку и определяет дальнейшие действия.
Я решила встретиться с коллективом завода завтра. А сегодня... Сегодня в работу вступила память. Ей предстояло провести беспристрастный диалог с моей совестью и либо придать мне силы, чтобы выстоять, либо направить мою энергию в иное русло.
... Мне не спится. Несколько дней назад я выступила за отставку президента. Перед глазами встают лица рабочих. Что люди скажут мне завтра? Поняли ли они меня? Поддерживают ли? На душе неспокойно, тревожно. Я не могу объяснить этого состояния. Возможно, это предчувствие тяжелой, неприятной ситуации. Но я гоню его от себя, мысленно выстраивая свое завтрашнее выступление.
Вдруг один фрагмент недавних событий в Кремле вызывает у меня улыбку...
Когда я уже покинула трибуну, депутат Сухов из Харькова выступил и сказал: «Давайте не будем ее ругать, мы гордиться ею должны. Может быть, она высказала мнение своего коллектива, своего завода!»
Горбачев несказанно удивился и, раздраженно взмахивая руками, проговорил:
- Какой коллектив? Какие рабочие? Какой завод? Она никогда в жизни не была на заводе!
Видимо, по его мнению, бригадир комплексной бригады -это непременно чумазый, необразованный человек. У него не укладывалось в голове, что на заводе может работать женщина, способная цитировать Державина и требовать отставки президента СССР! Думаю, я не сильно ошибусь, если скажу, что многие наши партийные боссы руководили страной с такими же представлениями и отношением к народу. Так что не стоит особо удивляться результатам их правления.
... Страна в огне. Народ срывается с родных мест и устремляется в центр России, который не готов принять мощный поток беженцев. Экономика переживает кризис. Все отчетливее контуры краха: остановка производства, безработица и, как следствие, обнищание народа, депрессия, деградация моральных устоев, утрата нравственных ориентиров, апатия.
Нет, не может меня не понять завтра мой коллектив!
Как обычно бывает в сложные минуты, мои мысли устремляются к отцу. В наших с ним беседах я ищу ответ на главный вопрос: «Что делать?»
У отца все
