Дневник русской женщины - Елизавета Александровна Дьяконова
Если б мне дан был дар песен – какая чудная возвышенная песнь любви вылилась бы у меня… Но мне не дано этого дара…
Если б у меня был дар слова – я вышла бы с проповедью любви к людям… Но мне не дано дара слова…
Что же дано мне? Что же дано мне??! – У меня есть душа, есть воля, и если ничтожная единица может тем, что она сделает, – устранить хотя одну стомиллионную долю из всей суммы страдания, – пусть эта единица сделает, что подсказывает ей совесть…
13 октября
Какой неприятный день пришлось пережить сегодня! Недели две назад я сдала в редакцию «Мира Божия» мою заметку о школах и братстве Неплюева. Сегодня зашла за ответом. Редактор, любезный и симпатичный господин, очень вежливо сказал: «Нет, это не пойдет, рукопись можете получить теперь же». Я расписалась, взяла тетрадь и вышла. Мне было очень досадно за свою наивность: разве можно было нести статью в такой журнал, да еще написанную так небрежно! Я предназначала ее для редакции «Ярославских губернских ведомостей», в часть неофициальную, и признаюсь, писала ее, не очень-то заботясь о слоге, – ну и надо было отправить туда сразу, а не передумывать и не соваться с известной физиономией в суконный ряд. Вдобавок, в самую последнюю минуту дернула меня нелегкая прибавить конец, который мог быть принят за страшную тенденциозность (разговор с марксисткой), за косвенную нападку на модное в наше время учение… Счастье мое, право, что не напечатали заметки, а то потом стала бы сожалеть. И сунуться в такой журнал, – ну могли ли ее поместить?! Конечно нет, хотя печатают бесконечные романы Потапенки, но ведь то – все-таки имя, а тут дело идет о таком явлении, которому вряд ли может симпатизировать прогрессивный во всех отношениях марксизм.
Теперь меня берет раздумье, посылать ли и в «Ярославские губернские ведомости»? А ну как и там откажут? Там слишком консервативны, могут не пропустить… Черт возьми! Тогда – сожгу ее… Конечно, лучше бы обратиться за советом к профессору Шляпкину, но я не желаю в данном случае показаться неопытной, наивной, именно потому, что в журналистике я навсегда останусь таковой. А кому охота явно доказывать свою наивность?
Итак, я сама себе устроила эту неприятность. Другая же может быть сопряжена еще и с дальнейшими. Я задумала обратиться к Лаппо-Данилевскому за советом относительно занятий по русской истории. У нас на курсах занятие ею не представляет для меня никакого интереса. Платонов поставил на очередь власть московских государей и историю Церкви – период до раскола и самый раскол при Никоне. Рефераты пишут исключительно по книгам, и получается гимназическая передача прочитанного. В обозрении отдела преподавания истории в университете я прочла, что у Лаппо-Данилевского практические занятия по систематике социальных явлений и лекции по истории русского общества в XVIII веке. Обдумав вместе с Юлинькой М. свой план, мы решили обратиться к нему с «просьбой дать ряд рефератов по этому вопросу», пошли же к этому профессору на основании слуха о его хорошем отношении к студентам. Так и сделали. Он выслушал нас очень внимательно, объяснил, что рефератов собственно по истории русского общества у него не назначено, а предложены практические занятия со студентами по чтению «Жалованной грамоты дворянству». Однако обещал подумать и дать ряд тем. Я все время внимательно смотрела на его умное лицо; в самой речи, в самих вопросах его видно было серьезное отношение к делу, и я даже смутилась от невольно охватившего меня детского страха – вдруг показаться перед ним ничтожеством и невеждою во всех отношениях… А он как будто и не замечал этого, – так же сосредоточенно-внимательно обдумывал что-то, спрашивая нас, какой стороной истории русского общества XVIII века хотим мы заниматься и как ему поставить темы.
Юлинька осталась довольна приемом, но моя тревога только что начиналась: что-то выйдет из всего этого? Найдем ли мы еще 3–4 человека, готовых так же приняться за это дело, как мы, и если найдем, то сумеем ли обработать как следует данные темы? И как он отнесется: даст ли темы, и тем самым наши отношения с ним окончатся, или же предложит следить за рефератами? Последнее было бы так хорошо, что об этом мы не смели и мечтать; и то хорошо, если темы даст. А вдруг ничего не выйдет, потому что вся предшествующая историческая подготовка наша по русской истории сводится почти что к нулю.
И что моя утренняя неудача в сравнении с этим беспокойством и страхом? Первая вполне заслужена и составляет мое личное дело, а тут – извольте видеть… Но от беспокойства я уже более не могу писать…
17 октября
Сегодня я получила от профессора темы, и мое смущение рассеялось от его простого и серьезного отношения. Когда я уходила и он сказал, что за разъяснением вопросов мы можем приходить к нему по четвергам, от 7 до 8, мне показалось, что это так и должно, что это естественно вытекает из нашего разговора.
Ну, теперь только начать заниматься!
19 октября
Только что вернулась от Марии Петровны Мяс-вой. Мое отношение к ней производит на меня неопределенное впечатление: иногда я в глубине души не доверяю ей, мне кажется, что она вовсе не так хорошо относится ко мне, что я строю себе иллюзию, – и эти сомнения иногда берут верх над моею привязанностью к М. П. Она же каждый раз встречает меня с такою любовью, так искренно и задушевно говорит, что мои сомнения невольно испаряются, – ее искренность действует на меня, и я говорю с нею тоже просто, без стеснения. И мне теперь больно это сознание своей недоверчивости к людям, вынесенной из тяжелого опыта жизни: хотелось бы верить человеку, верить более, нежели себе самой… и – не можешь, а встреча с Неплюевым подала мне еще больший повод к развитию в себе этой осторожности… Она спрашивает меня: «Вы любите меня?» – Что ответить ей на это? – Я говорю – да, не имея возможности признаться ей в своих сомнениях. Но первое впечатление живет во мне, и оно было, кажется, верное: в ней я нашла человека, душевно более развитого, нежели все, встречаемые мною до сих пор.
Сегодня мы говорили с нею о религии. Я откровенно рассказала ей свое душевное состояние, переживаемое мною теперь, мое полнейшее отвращение и сознание полной невозможности идти на компромисс. Всею душою своею я чувствую полную пустоту в своем сознании относительно этого вопроса… Где мой Бог? Да и есть ли Он?!
