Маленький лорд Фаунтлерой - Фрэнсис Ходжсон Бернетт
Познания его сиятельства об арендаторах ограничивались тем, кто из них платит ренту вовремя, а кого нужно вытурить за долги, так что вопрос это был достаточно непростой.
– За меня узнаёт Ньюик, – ответил он, дергая длинный седой ус и глядя на своего маленького собеседника с некоторым смущением. – Поедем домой, – добавил его сиятельство, – а когда станешь графом, позаботься о том, чтобы быть лучше меня!
По дороге домой он не проронил ни слова. Ему казалось почти невероятным, что он, за всю свою долгую жизнь едва ли кого-то любивший, оказался так привязан к малышу, – и здесь он не испытывал сомнений. Поначалу он был лишь доволен и горд красотой и храбростью Седрика, но теперь в его сердце, кроме гордости, появилось что-то еще. Иногда он смеялся себе под нос – мрачно и сухо, – думая о том, как ему нравится общество мальчика, нравится слышать его голос, как он втайне желает добиться любви и одобрения своего маленького внука. «Я просто выживший из ума старик, и мне нечем больше заняться», – говорил он себе и все же знал, что дело совсем не в этом. Если бы граф позволил себе признать правду, то был бы вынужден согласиться, что его невольно привлекают как раз те качества, которыми он никогда не обладал: прямодушие, верность, доброта, ласковая доверчивость, неспособная подумать худого.
Как-то раз, не более чем через неделю после той прогулки верхом, Фаунтлерой вернулся из дома матери и вошел в библиотеку с лицом задумчивым и опечаленным. Он уселся на тот самый стул с высокой спинкой, что и в первый вечер, и некоторое время смотрел на тлеющие в очаге угли. Граф молча наблюдал за ним, гадая, в чем же дело. Было очевидно, что Седрика что-то беспокоит. Наконец, он поднял голову.
– Ньюик знает все про всех людей? – спросил он.
– Это его работа, – ответил его сиятельство. – Хочешь сказать, он дурно ее выполняет?
Пожалуй, это покажется противоречивым, но ничто не забавляло и не воодушевляло его более, чем интерес мальчика к арендаторам. Сам он никогда ими не интересовался, но ему было приятно знать, что, несмотря на детскую наивность, посреди беспрестанных восторгов и развлечений в этой кудрявой голове бродят удивительно серьезные мысли.
– Есть такое место, – начал Фаунтлерой, подняв на него широко распахнутые полные ужаса глаза, – Душенька сама видела, оно на дальнем конце деревни, там дома стоят очень близко друг к другу и почти разваливаются. От тесноты едва можно дышать, и люди очень бедные, и все ужасно! Они часто болеют лихорадкой, и дети у них умирают, и от всех своих бед и несчастий они становятся порочными! Там даже хуже, чем у Майкла с Бриджет! Дождь льет прямо сквозь крышу! Душенька ходила навестить одну бедную женщину, которая там живет, и после этого не позволяла мне подойти к себе, пока не переоделась. Когда она мне про них рассказывала, у нее все щеки были в слезах! – Тут и у самого Седрика глаза влажно заблестели, но он улыбнулся сквозь слезы. – Я ей сказал, что вы про это не знаете и что я вам расскажу, – объяснил он, а потом спрыгнул со стула и, подойдя к креслу графа, оперся на него. – Вы им всем можете помочь, – добавил он, – как помогли Хиггинсу. Вы же всегда всем помогаете. Я ей сказал, что вы бы уже все исправили, просто Ньюик, наверное, позабыл вам сказать.
Граф опустил взгляд на ладошку, лежащую на его колене. Ньюик ничего не забыл; на самом деле управляющий не один раз заговаривал с ним о плачевном состоянии окраины деревни, называемой Эрлс-Корт. Он прекрасно знал о полуразвалившихся убогих домишках с зияющими окнами, забитых сточных канавах, сырых стенах и дырявых крышах, о бедности, лихорадке и невзгодах тамошних жителей. Мистер Мордонт описывал ему все это в самых красочных выражениях, какие у него только находились, но его сиятельство отвечал в выражениях еще более живописных. А однажды, когда подагра у него особенно разыгралась, сказал, что чем скорее жители Эрлс-Корт перемрут и церковь разберется с их останками, тем лучше, – на том дело и кончилось. Но теперь, переводя взгляд с маленькой ладошки внука на его честное, серьезное, искреннее лицо, он даже слегка устыдился и разрухи в Эрлс-Корт, и собственного поведения.
– И что же, – сказал он, – ты хочешь сделать из меня строителя типового жилья? – После чего, к собственному удивлению, положил ладонь на руку малыша и погладил ее.
– Их надо снести, – с горячим оживлением ответил Фаунтлерой. – Так сказала Душенька. Давайте… давайте прямо завтра туда пойдем, и пусть их снесут. Люди так обрадуются, когда вас увидят! Они поймут, что вы пришли им помочь! – Его глаза блестели, как звезды, на вспыхнувшем от радости лице.
Его сиятельство встал с кресла и положил руку мальчику на плечо.
– Пойдем-ка, прогуляемся по террасе, – сказал он, коротко усмехнувшись, – там все и обсудим.
Пока они гуляли туда-сюда вдоль широкой каменной террасы, как делали почти каждым погожим вечером, граф усмехнулся еще раза два или три. Впрочем, мысли его, казалось, были заняты чем-то вовсе не неприятным, и он не убирал руки с плеча своего маленького собеседника.
10
И вправду, познакомившись с бедняками из деревеньки, которая казалась столь живописной при взгляде с вершины холма, миссис Эррол столкнулась с великим множеством бед. Вблизи все оказалось вовсе не таким идиллическим, каким виделось на расстоянии. Она обнаружила безделье, бедность и невежество там, где ожидала увидеть трудолюбие и уют. По прошествии некоторого времени ей стало известно, что Эрлборо считается самой захудалой деревней в этой части страны. Мистер Мордонт поделился с нею многими из своих затруднений и огорчений, а остальное она заметила сама. Люди, ведавшие делами поместья, всегда заботились главным образом о том, чтобы угодить графу, и им не было никакого дела до нищеты и плачевных условий, в которых существовали несчастные арендаторы. Поэтому многие проблемы, которыми давно следовало заняться, оставались без внимания, и положение из плохого со временем сделалось ужасающим.
Что же до Эрлс-Корт, то это было истинное бельмо на глазу деревни: полуразвалившиеся дома,
