Огни Хафельберга - Софья Валерьевна Ролдугина
К счастью, она не вспомнила о том, что предшествовало обмороку, или сделала вид, что не помнит, что в сущности одно и то же. Марцель почувствовал себя неуютно и поджал ноги. Запах аниной помады, исходящий от водолазки Шелтона, стал невыносимым. В коридоре я столкнулся с Александром Декстером. Тем временем продолжил стратег. «Он любезно сообщил мне, что ты в необыкновенной спешке выскочил из дома и побежал по направлению к станции.
Я тут же вышел следом, однако из-за хромоты добрался до платформы лишь через два с половиной часа. Обнаружил себя в состоянии гипотермии, все жизненные функции были угнетены, но непопроимого вреда здоровью удалось избежать. Один я, разумеется, не смог бы переместить тебя к Вальцам, поэтому мне пришлось воспользоваться помощью Ульрики. — А она-то там откуда взялась?
Ревниво проворчал Мартель. — Ты ведь не копаешь под неё, нет? — После того случая, когда ты упал с моста, я взял у Ульрики номер телефона для экстренной связи. Сегодня мне пришлось им воспользоваться, — пожал плечами стратег. В конце концов, не так уж много людей в этом городе, которые не увидят ничего необычного в просьбе подогнать в четыре утра машину или иное транспортное средство к железнодорожной платформе.
Тачку Ульрики доставила через полчаса. — А у неё есть тачка? — оживился Марцель. Ульрики и автомобили как-то не сходились в одной плоскости. — Хотя, если представить её за рулём какого-нибудь старенького кабриолета, выйдет неплохо. — Да, есть. Тёмно-зелёная садовая тачка для перевозки тяжёлых грузов. Привычно разбил Шелтон фантазии напарника в дребезги. Вместе мы доставили тебя к Вальцам, затем Ульрики ушла в свою комнату, а я наполнил ванну.
— Дальше ты знаешь. — Ого! — К сожалению, после произошедшего я чувствую себя не лучшим образом. Поэтому предлагаю сейчас пойти спать, а уже утром решать, что будем делать с пирокинетиком. — Хорошо. — покорно согласился Марцель. Открывать глаза, вставать, идти куда-то, искать сухую одежду и расстилать постель не хотелось.
Ему казалось, что он лет двести смог бы просидеть так, уткнувшись лицом Шелтона в плечо, греясь от температуры его тело и слушая мерно ракочущий океан мыслей. — Мог бы, если бы теперь глубоко под синей волной не мерещился ему непробиваемо толстый слой не тающего льда. — Шванг, — произнес вдруг Шелтон негромко, — сейчас мы закрыли тему и не будем говорить о твоей выходке. Однако не думай, что я забыл.
Под ребрами опасно кольнуло, как от недостатка кислорода. — Понял. — Нет, не понял. — дослушай до конца. Он сделал паузу и рассеянно провел пальцами у Марцеля за ухом, убирая свесившуюся на скулу мокрую прядь. Откровенно говоря, сегодня мне стало не по себе. Я всегда знал, что в определенных случаях мне нечего противопоставить твоим способностям, но никогда не думал, что ты действительно обратишь их против меня.
Сегодня я отправился за тобой, несмотря ни на что, всего, потому что каждый имеет право на ошибку. Но если такое повторится, не уверен, что я пойду тебя искать снова, и что тебе будет куда возвращаться. Мартель зажмурился так, что глазам стало горячо и больно. — Понял.
Теперь правда понял. — Хорошо, — выдохнул Шелтон, — очень хорошо. Второе. Ты будешь беспрекословно подчиняться мне хотя бы до окончания этого дела. Беспрекословно, ясно? Это означает, что если я скажу тебе, например, через пять минут сесть на поезд, отправиться в Тюссо, найти дом номер двенадцать пятнадцать по улице Лиль и ждать там две недели, ничего не предпринимая, ты так и сделаешь.
Даже если все призраки Хаффельберга во главе с Ульрике встанут в кружок и будут просить тебя остаться. Ясно тебе? — Да. — Да, — тихо ответил Марцель, — я обещаю. — Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не говори этого. Мне действительно хотелось бы избежать крайних мер. Чужим непривычно мягким голосом произнес Шелтон.
Ты ведь слышишь меня сейчас через тактильный контакт и знаешь, что я не лгу. Но больше не будет ни последнего раза, ни прости я нечаянно. Я просто не могу себе этого позволить. — Поэтому будь послушным, хорошо? — Сказал же, что буду! Мартель вывернулся из-под его руки и рывком поднялся на ноги, ухватившись за полотенце на стене.
Шелтон как будто не заметил, он по-прежнему разглядывал мокрый кафель, прикрыв ресницы. Водолазка с одного бока уже была мокрая насквозь. — А это, у вас с Анной-то было что-нибудь, ну, в том смысле… — Технически нет, — спокойно ответил Шелтон. «И, кстати, Шванг, я по-прежнему не люблю прикосновений, а влюблённые люди очень жадные.
Впрочем, хватит об этом, помоги мне подняться». Шелтон встал, стараясь не опираться на больную ногу, и похромал к комнате. Марцель, оставшись в одиночестве, стащил с себя мокрые носки, растёрся полотенцем и сложил испорченную одежду в корзину для нестиранного белья. Белое к белому, тёмное к тёмному. Ему, затем достал фен и долго-долго сушил волосы. Думать ни о чем не хотелось, а за плечом в зеркале как будто стояла Рут.
Когда он наконец зашел в спальню, Шелтон лежал на кровати в позе эмбриона, подмяв под себя подушку. Марцель застыл на несколько секунд посреди комнаты, а потом стащил с кровати одеяло и пристроился у него в ногах, так, чтобы ни в коем случае не коснуться. Небо за окном было желто-серым. До рассвета оставалось всего ничего.
Марцель проспал весь день. К вечеру проснулся, забрался на подоконник и закурил. Закат был, как лазерное шоу, яркий, холодный и ненатуральный, того же цвета, как тлеющий кончик сигареты. «Я живу в кукольном домике, а где-то рядом бродит чокнутый мальчик со спичками». Затушив акурокораму, он скинул его вниз в розовые гортензии. Затем прогулялся до туалета и снова лёг спать теперь уже на своей кровати.
Шилтона нигде не было. Второй и окончательный раз Марцель проснулся только на утро ровно в девять. Пахло свежесваренным какао и чем-то ванильно-здобным. «Хочу я есть или не хочу?» — пробормотал Марцель что-то смутно классическое и рывком встал на мостик, с трудом удерживая равновесие на слишком мягком матрасе, проседающем под кулаками и ступнями. Мышцы приятно заныли. «Да, определённо хочу», и он завалился на бок, одеяло вздулось пузырём и медленно опало.
А внизу приготовления к завтраку были в самом разгаре. Ульрики в короткой джинсовой юбке и клетчатой рубахе выпекала блинчики, Шелтон помогал Гретти достать из холодильника и расставить на столе вереницу разнокалиберных баночек, апельсиновый джем, ореховую пасту, шоколадное масло, плавленый сыр. Вальц почитывал газету, вслух возмущаясь результатами выборов в совет Еврокона. — Черт возьми, почему от Нормандской зоны прошло в два раза больше кандидатов, чем от Саксонской? Да мы втрое больше их по населению.
Втрое! А где все конвейеры по сборке автомобилей? У нас. Да они даже шоколад наш едят. — Возможно, именно потому, что мы так заняты, в совете заседают они. С неразличимой мягкой иронией поинтересовался Шелтон. Вальц, багровея, надул щеки, но не нашел, что ответить, и уткнулся в газету.
Гретта рассмеялась по-старчески скрипуче и только потом заметила Марцеля.
Ох!
Расцвела она такой искренней улыбкой, что ему стало стыдно. — Не пойми за что. Авансом. — Наконец-то вы проснулись. Вам сегодня лучше, да? Профессор Шелтон рассказал, как вы ужасно отравились пивом у Линдонов. Грех, конечно, осуждать их сейчас, ведь в семье такое горе, но все-таки выставлять испорченный продукт на стол…» Она осуждающе цокнула языком.
«Значит, отравился… Пивом? Ну-ну, я тебе это припомню, напарник…» «Мне сегодня охрененно хорошо!» — оскалился во все тридцать три зуба Марцель и плюхнулся на стул напротив вальца. «Кстати, как там дела у Линдонов? — Профессор, вы ведь хотели пойти поддержать Анну? Елейным тоном протянул Марцель, сочурев глаза. — Фройлейн, Анна совершенно разбита обрушившимся на нее несчастьем, — непринужденно ответил Шелтон, откручивая крышку на банке с ореховой пастой.
Крышка не поддавалась. — Если я правильно понял, она собирается уехать из Хафельберга на неделю или две после похорон. Она открывает дверь, краснеет и бледнеет, бормочет что-то приветственная, опуская взгляд, теребит слишком длинные рукава невзрачной розовой водолазки и так старательно не смотрит в его сторону, что ее становится жалко.
Да-да-да, Курт, спасибо вам за заботу. Вы очень любезны.
Нет-нет-нет, я в полном порядке, очень занята. Похороны, вы понимаете, много работы.
