Огни Хафельберга - Софья Валерьевна Ролдугина
Марцель неуютно поёрзал на сиденья. Хотя в вагоне больше никого не было, за исключением спокойно дремлющего семейства в противоположном конце, обсуждать вслух свои подозрения не хотелось. — Ну, мне с самого начала не нравились шельдерские, — признался он наконец. — Они всегда работали очень грязно и всегда привлекали, ну, наших. Ту телепатку, которая пришла за тобой, или там Ирен — это только те, о ком мы знаем, да? Наверняка в штате у них еще куча паранормального народа.
И раз с такими ресурсами нанимают нас для решения всякой внутренней фигни… Вообще, это хреново звучит. Понизив голос, добавил он, руки так и чесались что-нибудь разломать. Душка фиолетовых очков пока держалась, но это явно было ненадолго. Обычно таких наемников потом убирают.
Предположим, мы с тобой уже наработали определенную репутацию, и тихо убрать нас не получится», — спокойно парировал Шелтон. Но в целом верно. Блау не доверяет своему окружению, с одной стороны, с другой — ему нужны люди, от которых потом можно будет избавиться, не ослабляя группировку. И да, касательно побега Штайна… Наверняка сначала было проведено внутреннее расследование, с результатами которого нас не ознакомили, предоставив вместо этого только поверхностные сведения.
И с учетом того, как Блау сегодня заглотил наживку — Шелтон сделал долгую паузу, прикрыв глаза — в общем, у Штайна, скорее всего, есть покровитель в группировке, достаточно влиятельный, чтобы Блау побаивался убирать его открыто. Сложно сказать, играет ли наше расследование этому покровителю на руку или, наоборот, подставляет его.
Мы можем как усилить раскол в группировке, так и укрепить позиции Блау, предоставив результаты независимого расследования, которые однозначно укажут на покровителя Штайна. Либо… На этот раз Марцель не выдержал. — Либо… Ты говори прямо, а не тяни из меня мозги, или хотя бы думай помедленней. — Придурок, — фыркнул Шелтон безлобно. — Либо всю эту кашу заварил сам Штайн, и он гораздо более умен и влиятельен, чем предполагалось.
Но это пока всё уровень домыслов, никаких фактов. Так что не забивай себе голову. Просто имей в виду, если что-то случится, а меня не будет рядом, чтобы разъяснить ситуацию. Марцеля пробрала дрожь.
Э-э, как-то зловеще звучит. Собираешься свалить куда-то?
В моё отсутствие, Шванг, ты имеешь обыкновение вляпываться в такое дерьмо, что мы выбираемся из него месяцами, — сухо ответил Шелтон, глядя в сторону. Океан его разума словно покрылся коркой льда, не пропускающей никого и ничего. Поэтому считай, что я всего-навсего предостерегаю тебя от самостоятельных действий. Это дело гораздо сложнее, чем кажется. Не наломай дров. — Ага, — уныло согласился Марцель.
Душу гладал мерзкий червячок сомнения.
Ну, конечно.
Слушай, мы уже подъезжаем. Я тут пройдусь, покурю, ладно? А потом уже домой и обедать». Шелтон мельком глянул на табло в конце вагона. До прибытия оставалось четыре минуты сорок семь секунд. «Сорок шесть. Сорок пять. Я планировал пообедать у Анны. Подходи туда, как закончишь». Выскочив из поезда, Мартель пошлёпал сразу направо, без тропы, в луга.
После дождей словно началась вторая весна. Заполошно цвели какие-то мелкие невзрачные цветочки, оплетающие взгорки, проталкивались сквозь влажную почву нежные стрелки травы. Выбрав местечко по суше, Марсель растянулся во весь рост, раскинул руки и ноги, как морская звезда на дне. Курить хотелось, но это желание шло не обременительным фоном. Тянуться за спичками и сигаретной пачкой было по-настоящему лень.
Город монотонно гудел вдали. Мысли на таком расстоянии сливались, только иногда Тогда всплесками долетали яркие впечатления. Злость, страсть, страх — три чувства, которые могут поглотить человека полностью. От уходящего поезда слабо веяло сонливостью и ощущением спешки. Надрывно стрекотали цикады, вплетая звук в мелодию, звучащую в чем-то светлом разуме.
И нависало над всем этим нечто смутное, рассеянное, неправильное, как фальшивящая скрипка в слаженном оркестре. Зажмурившись, Марцель постарался сконцентрироваться на неправильной ноте, но источник был слишком далеко, к тому же она словно волнами расходилась, то звучит, то снова умолкает. Все это вызывало неприятные воспоминания.
— Нет, он псих, — пробормотал Марцель, пытаясь поймать за хвосту скользящее ощущение.
Псих, и я таких уже слышал. — Агрессивный, да, но агрессия проявляется только в присутствии….
Воспоминание вспыхнуло так ярко, что Марсель вскочил на ноги одним рывком, голова кружилась. — Ирен, — пробормотал он, покачиваясь из стороны в сторону. — Точно! Прямо как Ирен! У нее тоже начинался психоз, но только когда я был рядом с Шелтоном, и тогда ее можно было услышать километра за три, а обычно простая девчонка. Вот теперь курить захотелось нестерпимо.
Нашарив в карманах спичечный коробок и пачку, Марцель торопливо подпалил сигарету, мысли скакали вразнобой.
Этот псих определенно тот же самый, что был в лесу, и живет он где-то в городе, но слышно его непостоянно.
Образ Ирэн, разгневанный до мельтешащих в воздухе бытовых приборов, словно прожигал сетчатку. Птицы в лугах пели, как за стеклянной стеной.
«Значит, он откликается на раздражитель? А что его раздражает? Может, телепатия?».
Пальцы обожгло. Марцель чертыхнулся и выронил сигарету, догоревшую почти до фильтра, и, подумав, достал еще одну. Телепатия вполне могла спровоцировать обострение у чувствительного психа, особенно если тот сам имел склонность к ней, особые способности. И если задуматься, то вспышки агрессии всегда ощущались, когда Марцель пытался слушать город, и в день приезда на станции, и потом в лесу, и близ дома фрау Кауфер тоже чувствовалось нечто подобное.
Оставаться в полях в одиночестве резко расхотелось. Набив Шилтону сумбурное сообщение с кратким изложением выводов, Марцель начал продираться к дороге. Теперь травы цеплялись за шнурки кроссовок, оплетали щиколотки как живые, не пускали обратно. Поэтому, наткнувшись через некоторое время на тропинку, Марцель не стал искать добра от добра и пошлёпал по ней, хотя она явно уходила к западным окраинам города, а не к центральным улицам.
Постепенно музыка, раньше звучавшая фоном, становилась громче. Марцель, догадываясь, кого встретит за очередным холмом, невольно ускорил шаг. После мысли об агрессивном психе и реагирующем на оставаться в одиночестве не хотелось. Тропа нырнула под сень вековых дубов. Наскоро пригладив волосы по тернёй и спрятав очки с компрометирующим брелоком-черепушкой в карман, Марцель быстрым шагом пересёк рощицу и выскочил к опушке.
Там, между двумя высокими дубами, была перекинута толстенная жерть. С неё свисали качели из толстых верёвок и широкой, потемневшей от времени доски. А на качелях сидела женщина в длинном чёрном платье. Белая косынка, небрежно привязанная к ветке, флажком трепетала на ветру. Тот же ветер колыхал огни на рыжей кудре и теребил страницы книги.
Женщина осторожно придерживала их, сдвигала брови, покусывала губы на особенно тревожных моментах, покачивалась, тихонько отталкиваясь мыском, а в мыслях у нее гремел симфонический оркестр. Некоторое время Мартель просто наблюдал, а потом подкрался поближе и громко поздоровался. — Привет, Рут! Ты ведь та монахиня, да? Она шумно захлопнула книгу и вскочила с качелей стремительно краснее.
Марцель хмыкнул, неторопливо подошел, сдернул косынку с дубовой ветки и, встав на цыпочки, осторожно повязал монахиня на голову. Получилось кривовато. — Вот так вам положено одеваться, когда с посторонними общаетесь. Сестра Рут глядела на него сверху вниз и хлопала глазами как будто вот-вот готова была расплакаться. Надрывно звучало соло на виолончеле.
Эй, ну что такое? — проворчал Марцель и плюхнулся на качеле. Он, в отличие от монахини, едва доставал ногами до земли, поэтому раскачиваться не стал. — Я понимаю, что говорить тебе нельзя, но хоть кивать-то можно? — Ну, если хочешь, чтобы я ушел, врежь вот этой самой книжкой. Давай, прямо по башке. И он зажмурился, втягивая голову в плечи, одновременно стараясь мысленно излучать дружелюбие.
«Я безопасный, я безопасный, я ни черта не странный, просто забавный тип». Карающая книга не спешила опускаться на повинную голову, а вот качели немного просели, принимая тяжесть еще одного тела. Марцель заулыбался, чувствуя себя полным придурком, открыл глаза и подвинулся на край.
Монахиня сидела рядышком, чинно сложив руки на коленях, и щеки у нее алели, как
