Глубокие тайны Клиф-Хауса - Хельга Мидлтон

Я сделал чай, и мы его пили. Говорили о трудностях жизни, о превратностях судьбы. Она меня успокаивала. Я и правда немного успокоился и решил начать жизнь с чистого листа. Сделать ремонт, поменять занавески. Как будто бы в занавесках дело! Я собрал все вещи Стефани в две большие коробки и вызвал ребят из благотворительного фонда, помогающего больным раком. Я отдал им все ее платья, книги и украшения. Себе оставил только шкатулку, где лежали какие-то мелкие вещи: очки, ее водительские права, свидетельство о рождении. Сколько ни искал потом, ничего найти не смог. Вот только одна фотография осталась, и то потому, что я ее всегда с собой носил… – он помолчал, – и ношу.

– Можно, я ее сфотографирую?

Он с готовностью протянул Оливии фото.

* * *

Эйлин внимательно рассматривала фото. Она явно не одобряла царапины, оставленной ногтем Эрика. Оливия перехватила этот взгляд.

– Вот только, пожалуйста, без комментариев. Кто ж знал, что он так яростно отреагирует на фото тридцатилетней давности.

– Извини. Я не хотела. Просто подумала, что пока наше расследование не приближается к разгадке, а, скорее, наоборот…

– Да, – согласилась Оливия, – если верить словам Эрика, то Надин вполне могли убить на греческом пляже.

– …а если не верить, то у нас вполне может появиться новый персонаж под именем Стефани Батлер, – закончила за нее Эйлин.

– Что? Вот так просто? С одним свидетельством о рождении и водительскими правами? – удивилась Оливия.

– Учитывая, что Надин работала в архиве госпиталя, не удивлюсь, если заключения о смерти мисс Батлер там не обнаружится.

Глава 28

Доктор Грегори Расселл

Дом, в котором жил ушедший на покой доктор, чем-то напоминал Клиф-Хаус. Правда, этот был заметно меньше, но выстроен в том же поздневикторианском стиле с высокими окнами, распашными дверями и каминами в каждой комнате. Архитектор серьезно позаботился об обеспечении дома теплом, в результате его стараний конек крыши был украшен гребнем из труб. Каждое лето чайки строили в них свои гнезда, и каждую осень трубочист безжалостно выкидывал их оттуда. Как и дом Эйлин, он стоял на высоком обрыве, но смотрел не в морскую даль, а на противоположную сторону лагуны, чье побережье, усыпанное плотно стоящими друг к другу рыбацкими домишками, напоминало старую искореженную кривую подкову.

Доктор сам открыл дверь. Эйлин даже отшатнулась от неожиданности. Она давно выросла, давно не болела и потому давно не видела его, но память сохранила детские воспоминания – образ семейного врача, остроумного, легкого и позитивного. Она помнила, как он грел в ладонях стетоскоп, прежде чем приложить его к горячему тельцу больной девочки. Заглядывая в горло и ушки, он близко наклонялся, и от него сладко пахло смесью ароматов трубочного табака и терпкой туалетной воды. То, как он разговаривал с пациентами и их родственниками, не могло не внушать оптимизма и абсолютной веры в скорейшее выздоровление. Судя по всему, он был ровесником ее отца, но то ли одинокая жизнь без жены и детей, то ли годы борьбы за жизни людей – иногда безуспешной борьбы, – а возможно, и собственная болезнь – ожесточили состарили и обессилили его.

Что бы там ни было, но перед ней стоял сердитый, даже озлобленный старик. Он холодно поздоровался, отметил пунктуальность Эйлин, которая приехала ровно к назначенному часу. Не предлагая даме пройти первой, он повернулся к ней спиной и направился в широко открытую дверь гостиной.

Несмотря на теплый июньский денек, в камине искрились легкие язычки пламени и угли вспыхивали красными точками, источая удушливый жар. Доктор опустился в кресло у самого камина, а Эйлин замешкалась. Сидеть рядом с огнем летом, когда за окном цветущий сад и заливаются птицы, – в этом было что-то противоестественное. Она заметила, как доктор наклоняет голову, как бы прислушиваясь, и сделала из этого вывод, что он, по всей видимости, глуховат. Будет неправильно сесть слишком далеко.

Она проигнорировала предложенное ей кресло напротив хозяйского и устроилась на низкой оттоманке чуть в стороне.

Повисла неудобная тишина. Эйлин не ожидала такого холодного приема в жарко натопленной комнате. Стало душно, и захотелось поскорее уйти. Поэтому она решила опустить вежливую часть разговора и сразу же перешла к делу:

– Доктор Расселл, мне стало известно, что у моей матери была сестра и, соответственно, у меня есть тетя. Надин появилась в доме вскоре после того, как отец привез Анну – мою мать. – Она вставила эту подробность, как бы желая через имена напомнить старику всех персонажей той истории.

– Я давно уже не практикую, деточка. Вам не нужно добавлять к моему имени титул. Можно просто «мистер».

– О'кей, мистер Расселл, вы помните мою мать – Анну Колд?

– Конечно. Я был первым, кого твой отец позвал, когда случилось то, что случилось. Хотя это было без толку. Вызывать нужно было не меня, а полицию и коронера. К моему приезду она была уже абсолютно мертва. Извини. Тебе, наверное, до сих пор тяжело об этом вспоминать. Ведь это ты нашла ее в кровавой ванне со вскрытыми венами? Не так ли?

Эйлин показалось, что он нарочно в одном предложении пересказал весь ужас того дня. Доктор-садист? Или это нарочито циничная старческая насмешка над тем, кто еще молод и кого можно спровоцировать на эмоции. Сам он явно давно был не способен на какие-либо чувства, кроме раздражения.

Эйлин расправила подол юбки на коленях, и, глядя на носки своих туфель, спокойно ответила:

– Мистер Расселл, у вас хорошая память, и вы должны помнить, что после того трагического события со мной несколько лет работал врач-психолог. Ваша протеже, между прочим. Ей удалось выдавить из моей памяти ужас того дня, и потому сейчас я воспринимаю смерть матери как ранний уход из жизни молодой и не вполне психически здоровой женщины. Не более того. Мне жаль, что вы как доктор так и не смогли подобрать ей правильные лекарства, которые помогли бы моей маме не совершить тот роковой поступок. – Эйлин сама удивилась такому жесткому ответу, но очень хотелось осадить этого высокомерного старикана. – Я, как видите, – продолжила она, – теперь сама почти в том же возрасте, когда Анна умерла. Раны зарубцевались. – Она подняла на него глаза. «А ваши?» – хотела спросить, но промолчала.

Между ними опять встала стена тишины. Было слышно потрескивание углей в камине и монотонное жужжание мухи, упорно пытающейся пробиться наружу сквозь стекло закрытого окна.

– М-м-да, так давай вернемся к причине твоего визита, деточка, – первым нарушил он молчание.

– Да, конечно, – оживилась Эйлин, – моя тетя, Надин Купер,