Огни Хафельберга - Софья Валерьевна Ролдугина
Шелтон быстро оглянулся на двери в служебное помещение и продолжил еще тише. И, это уже совсем из области фантастики, мог остаться еще кто-то, знающий правду о смерти Даниэлы Ройтер. И теперь он побуждает нас к тому, чтобы мы расследовали обстоятельства гибели. Нам нужно вытащить этого Герхарда Штернберга куда-нибудь в тихое уединенное местечко и поговорить с ним.
Неожиданно подытожил стратег. Полагаю, что об обстоятельствах смерти своего родного дяди он знает больше сестры Анхелики. — Ну уж, наверное, — хохотнул Марцель и стащил из корзинки маленький перчёный хлебец. — Она чисто божий одуванчик, сплетни не любит. Как будем Герхарда вытаскивать? Мне ему внушение сделать, что ли?
Сомневаюсь, что он сам по своей воле пойдёт куда-то с нами. — Нет, обойдёмся без внушений, — быстро ответил Шелтон. — Возможно, слегка надавишь на него, создашь атмосферу доверительности, чтобы всё выглядело естественно. Лучше перестраховаться. Я обычно чувствую твоё воздействие. Скорее всего, потому что я стратег. А ты не можешь отдавать приказ по всем мысленным потокам. Что-то обязательно упускаешь.
Фе! — Марцель даже закашлялся от возмущения. — Ты себя с ним не сравнивай, а. Ты уникум, ясно? Тебе приказывать всё равно, что с целой толпой работать. Голов 100−150, а этот Герхард от силы на двоих потянет. Я могу за раз вскипятить мозги трём десяткам человек, а тут какое-то внушение. Чёрт, решай, короче. Я всё сделаю. Ответить Шелтон не успел, подошла Анна с заказанным кофе. Подошла и залипла, как обычно.
Марцелю раньше казалось, что он успел привыкнуть к её заигрываниям с Шелтоном и бессмысленному трёпу, но сейчас его все раздражало. В голове не укладывалось, почему Анна, такая болтливая, беспечная, по уши влюбленная, а потому податливая, закрывается наглухо после вопросов о Даниэле Ройтер, отвечает уклончиво, теряет нить разговора. Даже мысли у нее становились звенящие и испуганно пустыми. Уже не раз Мартель подумывал о том, чтобы припереть Анну к стенке и глубоко прослушать, но Шелтон запрещал.
Мол, пойдут слухи, слишком много людей теряет сознание в присутствии подозрительных профессора и его студента. Одно было совершенно ясно. Анна Линден чувствует вину за то, что пригласила подругу в Хафельберг и считает себя виноватой в ее смерти. Один раз даже промелькнула словесно оформленная мысль «я должна была ей поверить».
Но почти сразу разум Анны затопило чувство вины, и Марцель инстинктивно отстранился, чтобы не цеплять негатив, а когда спохватился, мысли уже перескочили на другое. «Кстати, Ульрик и искала вас», — услышал Марцель краем уха и встрепенулся. «Да? Я же говорил, что мы сегодня в монастыре работать будем». «Вы говорили это фрау Гретти Шванг», — снисходительно улыбнулся Шилтон и обменялся с Анной якобы заговорщически понимающими взглядами.
Ох уж эта молодежь! Анна, польщённая тем, что Шелтон причислил её к своим, просияла. Марцелю стало противно. К счастью, затягивать Шелтон не стал. Поболтав с Анной достаточно для поддержания имиджа обаятельного молодого профессора, он быстро свернул разговор и распрощался. Марцель к тому времени уже кипел, поэтому выскочил из кафе, не дожидаясь напарника, и торопливо закурил.
Он успел пройти уже достаточно далеко, почти до угла улицы, когда сообразил, что уже вечер, Шелтон ещё расплачивается за кофе, а видений не было уже два дня. Марцель машинально скомкал сигарету в кулаке, обжегся и втянул холодный воздух сквозь зубы. Улицы утопали в полумраке. Небо с востока обложило тяжелыми тучами, а бронзовое сияние на западе не освещало, а только слепило.
Пощурившись с полминуты на закат, Марцель не сразу проморгался и смог различить хоть что-то на улице, а потом Заметил тоненький женский силуэт за поворотом под изгибом акации. Марцель шарахнулся, налетел спиной на оградку, ругнулся, поскользнулся, шлепнулся на задницу и только потом осознал, что по-прежнему слышит чужие мысли, и эти мысли ему очень знакомы, яркие, как тропические птицы и такие же экзотичные образы.
«Ульрики?» Она, словно расслышав, махнула рукой издалека. «Чего расселся?» Жизнерадостно поинтересовалась Ульрике, когда подошла ближе. Марцель торопливо поднялся и начал отряхивать джинсы. Сегодня ее издалека действительно можно было принять за одну из женщин-призраков.
Длинная до пят юбка, старомодная шаль на плечах, волосы заплетенные в косу. «Ну, Марцель, ну что за рожа? Ты меня испугался, что ли?» Марцель случайно поймал фокус восприятия Ульрики, — разглядел себя, бледного, растрёпанного, с осъехавшими с одного уха очками, жалко болтающимся на душке брелоком черепушкой, и заржал. — Ага, думал ты местное привидение, — признался он честно, и лицо у ульрики улыбнулось.
— А ты откуда знаешь? — смех у мартеля как обрезало. — В смысле? Только не говори, что ты привидение, ладно? До инфаркта доведёшь. — Я не привидение, я хуже, — мрачно ответила Ульрике, и, вытянув руки, как зомби из ужастика, нависла над Марцелем и провыла низким голосом. — Я пришла, чтобы увезти тебя на место, где погибла прекрасная молодая женщина.
У-у-у! — Боюсь, — хмыкнул Марцель и пощекотал ее пальцем по ребрам. Ульрике взвизгнула и отпрыгнула, а потом, как ни в чем не не бывало, поправив шаль на плечах, сказала. — Между прочим, я серьезно. Грета говорила, вы спрашивали про Даниэлу Ройтер, да? А хотите, отведу вас на место, где она умерла? Ну, как говорят здесь.
Правду ведь никто не знает. За плечом Ульрики словно встала тень с распахнутыми крылами. Марцель знал, что это всего лишь проекция мыслей, наложение зрительного образа чужой тревоги на чуткое и податливое восприятие телепата, но всё равно ему стало жутко. Тень эта была высотой в три человеческих роста и словно врастала корнями в сам город, поднималась из его сердца, чёрная, густая, как масло или нефть.
Марцель сглотнул и опустил глаза. — Ага, давай сходим, я только у Шелтона спрошу. Вообще-то он решение принимает, так что подожди здесь, ладно? — Ладно, — улыбнулась Ульрике. Уже у самых дверей кафе Мартель обернулся. По всем законам физики, уйрик ее в черных одеждах должна была слиться с полумраком, но ее силуэт оставался четким, как наклеенная на воздух картонная фигурка.
Чуть поодаль сидела рыжая кошка, огненно яркая и нереальная. И почему мне кажется, что я упускаю какую-то очень важную вещь, очевидную, лежащую на поверхности. Идея с походом в горы на место гибели Даниэлы Ройтер Шелтону неожиданно понравилось. Тем же вечером он заставил Марцеля глубоко прослушать бедняжку Гретту, прикорнувшую в кресле, и вытащить из ее разума все подробности, касающиеся происшествия с Даниэллой.
— Иногда я думаю, что ты меня ненавидишь, — прохрепел Марцель, сползая на пол после филигранного слива избранных элементов чужих воспоминаний напарнику. — Шелтон, дай таблетку, голова сейчас взорвется. — Обойдешься без лишней химии. Шелтон валялся на кровати с закрытыми глазами, мысленно перебирая свежую информацию, воспоминания, собственные измышления Гретты, свидетельские показания монахини и Анны.
Отправляйся в душ, под прохладную воду, прохладную шванг, я подчеркиваю. Если после этого головная боль не пройдет, тогда поговорим. А вообще, ложись спать, завтра выдвигаемся рано утром. В первую половину дня у нас намечено обследование участка, где пропала Фройляйн Ройтер, а вечером нужно попытаться вытащить на откровенную беседу Герхарда Штернберга.
Возможно, тебе придется много прослушивать, так что отдыхай. Какой ты добрый! И поменьше сарказма, Шванг. Это вредит пищеварению. Марцель хотел уточнить, что пищеварению, сну и вообще жизни больше всего вредят издевательство напарника, но смолчал. Интуиция настойчиво шептала, что спокойных деньков осталось не так много, а рядом с тем, что начнется потом, померкнет даже адская головная боль после тяжелой работы.
Тропинка, уводящая в горы, начиналась на опушке прямо за Хафельбергом. «Достаточно пологий подъем есть и у железной дороги, но там территория старого кладбища граничит с личными землями цорнов», — слух рассуждала Ульрике, бодро шагая по утоптанному грунту. Чем дальше влез, тем уже становилась тропинка и мягче почва под ногами.
Появлялись сухие листья, ветки, выпирали на поверхность корни, постепенно увеличивался и наклон, идти было все труднее. А к цорнам лучше не соваться, особенно к последнему из семьи. Он в деда пошел. Отец у него стал священником, и, как говорили, близость к Богу ему привила терпимость и смирение, а вот цорн-дед Курт был тем еще с морчком, палил из своего
