Огни Хафельберга - Софья Валерьевна Ролдугина
Где-то слева, под грудиной у него появилась боль. Она была не острая, не тянущая, а какая-то всеобъемлющая, давящая. Она растекалась вопреки физическим законам во все стороны сразу, отдаваясь в плече, в горле, под черепом.
Марцель дышал мелко и часто, и простыни липли к мокрому от испаренной телу, а кисти рук и ступни почему-то не мели. «Шелтан», — растрескавшиеся губы не исторгли ни звука. «Шелтан», — растрескавшиеся губы не исторгли ни звука. Звука. — Шелтон! Имя как будто разбило невидимый заслон, и вернулись звуки. Шум проливного дождя за окном, гудение перегревшегося ноутбука, скрип кровати и резкий выдох напарника одним телепатическим воплем вырванного из сна.
Вспыхнул свет настольной лампы, ударяя по глазам. Марцель беспомощно моргнул. — Чтоб тебя, Шванг, идиот! Ты чего разорался? Шелтон, как был, босиком и голый, пошлёпал по деревянному полу. Каждый шаг болью отдавался в груди Марцеля. Дышать становилось всё труднее.
«Что с тобой происходит, Кре…» Шелтон осёкся. Даже ругаться не стал. Просто замолчал. Шванг.
«Больно…».
Шелтон стянул с него одеяло движением одновременно быстрым и бережным, Наскоро ощупал ладонями с ног до головы, задирая влажную футболку, попытался найти пульс на запястье, и вот тогда выругался. Марцель опустил веки. Просто смотреть, и то было уже слишком, слишком. Где-то на грани восприятия вспыхнули чужие ощущения, тоже боль, резкая, но не опасная.
Шелтон, опять иголки под ногти.
А потом теплые пальцы начали разминать грудную клетку, то ли ребра пересчитывать, то ли давить на невидимые точки. Сознание у Марцеля плыло, как у пьяного. Он не сразу осознал, что с каждым выдохом боли становится меньше, а тяжесть пропадает. — Холодно, Шелтон. — Кретин! Кретин! — голос у стратега звучал не сердито, а устало. — Это у тебя температура тела в норму возвращается.
Лежал здесь холодный, как труп. — Шванг, что случилось? Я еле-еле успел. Он наклонился, быстро повыдергивал из-под ногтей на ноге иголки и осторожно сыпал на прикроватную тумбочку. — У тебя инфаркт миокарда был и гарью пахнет. Шелтон запнулся. — Это опять случилось, да? Марцель сморгнул, на глазах опять выступили слезы, а горло свело судорогой.
— Да-а-а… — его начала потряхивать. — Прямо здесь, пока я спал… — Шелтон не спрашивал, он утверждал. — Да-а-а… — Марцель всхлипнул и зажмурился. Голова была пустая и память тоже, но чувство ужаса по-прежнему ходило на цыпочках вокруг кровати карауля. — П-прямо тут… залезло на постель и лицо… прямо на меня. Я…
Тихо. Очень твёрдо и спокойно произнёс Шелтон и приподнял Марселя за плечи, принуждая сесть, взъерошил ему волосы на затылке, накрыл шею тёплой ладонью. Зачистивший было пульс, начал успокаиваться. Я понял, не надо вспоминать, если страшно. Завтра мы во всём разберёмся, а сейчас просто расслабься. Физически я тебя подлатал, но со стрессом справляйся сам.
Все, что я могу сделать, это нормализовать гормональный уровень, выровнять давление и температуру до уровня здорового человека. Но если ты себя станешь накручивать, то все опять вернется. Понял? Марцель кивнул и открыл глаза. Шелтон был лохматым с просонья и встревоженным.
Ага.
Вот и хорошо. Я тебя сейчас отведу в душ. Теплая вода и приятные запахи тоже снимают стресс. Не дергайся так. — Я рядом там посижу, естественно. Потом мы спустимся вниз, выпьешь горячего шоколада — для мозга полезное, чтобы телепатию восстановить, — улыбнулся Шелтон. — Потом вернемся наверх, и ты попробуешь поспать. — Черт! Он как с ребенком сюсюкается.
Соберись уже, кретин! Марцерик глубоко вздохнул, обхватил себя за плечи, пытаясь унять дрожь, и поднял взгляд на напарника. — Я сам точно не усну. — Мне или снотворное понадобится, или твои способности. — Походу, дело решим. Шелтон, помедлив, положил руку на голову Марцеля и провёл ладонью по спутанным волосам, отбрасывая их с лица. — Сам встанешь. Физически у тебя сил должно хватить.
Ага, только ноги подгибаются и дрожат.
Вся дурь от головы, да?
Встану. Руку дай. Шелтон помог ему добраться до ванны и перешагнувся высокий бортик так, чтобы не навернуться и не треснуться затылком, потом заставил задрать руки и стянул с Марцеля влажную футболку. Мелье Марцель кое-как снял сам и аккуратно сложил на дальнем бортике. Шелтон настроил воду до приемлемой с его точки зрения температуры, вручил напарнику душ, а сам уселся на пол, дипломатично отвернувшись.
Первый попавшийся на стеклянной полочке гель пах как ульрики солнцем, яблоками и медом. Марцель закрыл глаза и принялся методично намыливать себя, с затылка до пят, пока весь не оказался покрыт ароматной пеной. Поднялся на ванной душ и направил на лицо, ловя губами пресную воду.
Она ушла.
Холодный океан мысли Шелтона словно встал на дыбы, отгораживая Марцеля от всего остального мира. Сердце билось ровно, спокойно и совершенно неощутимо. Потом Шелтон, руководствуясь какими-то своими исключительными медицинскими, как он уверял, показателями, заставил Марцеля выпить две чашки горячего шоколада, переодеться в сухую чистую одежду и лечь спать.
Сменного постельного белья в комнате не оказалось, а будить Гретту в половине четвертого ночи было совершенно бессмысленно, поэтому стратег благородно уступил напарнику свою кровать, а сам с ноутбуком на коленях уселся ему в ноги. Через полчаса Шелтон, конечно, отключился. Сил на лечение он потратил ого-го, а Марцель еще долго лежал и смотрел в потолок, по которому разбегались тени от ночника, и вспоминал, с чего все началось, девять лет назад, девять лет назад.
Кон Маккена всегда был умнее других, и в свои 17 он твердо знал, что нет таких дверей в мире, которые устояли бы перед силой разума. В 13 школа наскучила Кону, и года хватило, чтобы окончить ее экстерном. Еще 6 месяцев ушло на подготовку к поступлению в университет. Кон до последнего колебался между кибернетикой и медициной, но все же сделал выбор в пользу последней, решив, что информационные технологии можно изучать и самостоятельно, а вот освоить ту же хирургию на дому будет весьма затруднительно.
Разум открыл перед Коном двери лучшего канадского университета. Разум помог получить через год грант на обучение за границей, в европейском конгломерате, когда Альма Матер себя исчерпала. Разум подсказал, что следует скрывать некоторые необычные способности, например, то, что кон может унимать головную боль, затягивать небольшие порезы и даже регулировать температуру тела и давление у себя и иногда с помощью прикосновений и у других людей.
Но сейчас ничто иное, как разум, завел его в ловушку, из которой не было выхода. Их пятеро. Странного вида женщина, одетая в джинсовый комбинезон и четверо охранников-сопровождающих, в штатском, в темном, бейсболки надвинуты на лоб, все четверо вооружены.
Вы Конрад Маккена? — громко спрашивает женщина. У нее очень некрасивые губы, тонкие и накрашенные ярко-оранжевой помадой. В ушах у женщины наушники, и музыка грохочет так, что слова песни на немецком может различить даже кон. Остальные четверо молчат. Один следит за коном, трое других — за улицей и крышами гаражей. — Они уже знают, кто я. Они наблюдали за мной. «Им сойдет любой ответ, как повод увезти меня».
«Нет», — отвечает из чувства противоречия. Женщина кивает. Белый провод наушников качается в такт. «Хорошо. Следуйте, пожалуйста, за нами, герр МакКенна». Конн как будто бы неуверенно делает шаг вперед, просчитывая варианты. Где он накосячил, понятно. Две недели назад, когда взломал ради спортивного интереса один плотно зашитый архив и напоролся на информацию о торговле оружием с военных складов в Шельдорфе. 83% 17, что Кона сейчас вывезут за город и аккуратно уберут, предварительно выяснив, на кого он мог работать.
Против этого только один аргумент. Подчеркнута яркая внешность женщины, из-за нее потом полиция легко выйдет на его похитителей. 11% на то, что ему хотят предложить сотрудничество в добровольно-принудительном порядке. 3% на то, что его забирают, дабы устранить грязно, показательно, чтобы другим неповадно было. Но это вариант из популярного боевика.
Два на то, что это посторонние люди, не шелдерская группировка, например, полицейские. Один процент на то, что на глухую улочку в тупик где-то между университетом, промышленной зоной и жилым районом кто-то заглянет и спугнет этих людей. Все размышления занимают одиннадцатую долю секунды. Конн сглатывает, приказывает своему сердцу замедлиться, глубоко вздыхает и спрашивает, Простите,
