Былички и бывальщины. Старозаветные рассказы, записанные в Прикамье - Константин Эдуардович Шумов
174. В детстве отец купил старый дом, а хозяева прежние — пьянь. Дом был старый, с завалинами в углу, под завалиной был приколочен угловой столик. Мы с сестрой бегали, ей четыре года, мне — три. Глядим: из нашей спальни три котенка — пестрый, белый, серый. Хотели поймать, они убежали под угловой столик. Потом решили строиться. А в доме не были стены обиты обоями, и у старых хозяев гости засовывали, прятали деньги в щели, кто три копейки, кто двадцать. И это ценилось. Тогда за четыре копейки полфунта хлеба давали. Дом стали ломать, деньги посыпались, а ранее они на нас выходили с сестрой. (6)
175. Я ишшо молодая была, в речке купалася. Вдруг подсолнух на реке появился большушший. Ударить надо было левой рукой, клад бы показался. А я ить не знала тогда, чё делать-то, убежала. (118)
176. Одна баба была. А за ней старичонок маленький, лычком подпоясанный, увязался: «Сколь, говорит, годов за тобой хожу, вот ты мне и попалася!» Она, дуреха, испугалася, хоть и знала, чё делать. Бывало, так выходили клады. (118)
177. Клады? А вот старуха была. Мы с ней были вместе, она рассказывала. Где-то в других деревнях, не в Кольчуге, золото было у старика со старухой. А сноха-то их не очень любила. Вот старик и говорит: «Раз они не любят нас, пусть наше золото достанется попу местному и попадье Маланье!» Поп пришел, служит молитву с крестом. Золото-то залетело и показалось пропашшей кошкой. Поп кошку нашел: «Это кто такой безобразник?» А кошка превратилась в золото. И досталось золото попу. (65)
178. А еще Ольга рассказывала, она умерла. Было золото у старика со старухой. «Куды его девам?» — «Давай снесем в новый дом». — «И кому напишем?» — «Прохожим молодцам, раз молодые нас не любят». Идут странники, видят дом недостроенный, лето было. Решили ночевать, четверо их было. Зашли. «Паду, паду, паду, паду», — не дает им спать с чердака-то. Опять легли, опять не дает спать: «Паду, паду, паду, паду». И нашли корчагу какую-то, вот, странники-то. Золото. (65)
179. У нас в деревне было. Одна изба была — спать не давала. Как ночь, так: «Паду да убьюсь!» Всю ночь проговорит: «Паду да убьюсь!» Даже спать нельзя. Пришел один нишший спать. Говорит: «Пусти!» — «Так у нас, дедушка, не ночуешь, у нас всю ночь говорит: «Паду да убьюсь!» Не спим. Мало спим», — «Дак вы чё это, сделайте, у вас это там клад просится. Надо, чтобы пал да убился». — «Дак мы не умеем ничё делать-то. Ну, давай, дедушка, ночуй». Ну легли спать. В голбце говорит: «Паду да убьюсь, паду да убьюсь!» А старик этот нишший встал, взял бадог где-от, как там бадогом даст по кругу да говорит: «Пади да убейся!» Ох и рассыпался клад тут, собрали скоко денег! Серебро. (3)
180—183. Мой отец рассказывал. На полу ведь раньше спали. Спали, говорит, на полу с матерью. Я, говорит, руки бросил, матери-то нету. «Мати, мати!» А ее-то нет. Я-де поглядел в окошко: стоит человек в саване, вот так, в белом. Я, говорит, испугался — и на печь. Матери-то на печи нет. Она-де откатилась от меня. Я, говорит, подскочил — и мать возле меня. Тогда взглянул — уже никакого мужика нету.
Второй дядя сказывал, Тит. Ходили до свету молотить. В три часа уйдут молотить на гумно, а детей оставляли однех. А я, говорит, захотел хлеба. А раньше вот так западёнки вытягивалися, под печь. Я, говорит, хлеба-то взял, иду с хлебом-то, оглянулся: за мной баба на четырёх, эдак вот руками топчется по лестницам, поднимается вверх. Я, говорит, задернул окно — и на полати к брату — отцу моему, — он еще маленький был.
Третий дядя сказывал. Проводили-де меня по квас. Я, говорит, пошел черпать, а из-под кадки ноги выставились. Я заревел, побежал. Пришли, посмотрели — никаких ног нету.
Четвертый дядя сказывал, он самый старший был. Он женился, в Долдах бабу взял. Афросиньей звали. Легли, говорит, на полати молодые и заиграли. А у ее косы большие были, черные. У ее косы-те свесились по-за брусу. И за косу ее кто-то поймал и потянул. Он через брус перескочил — никого нет нигде. И вот все на этом месте блазнилось. И, сказывают, там клад. (47)
НА НЕБЕ СТУКНЕТ — НА ЗЕМЛЕ СЛЫШНО
Рассказы о блазни и знамениях
184. Мне мать покойная рассказывала. Они уйдут — в избе всё закроют, а придут — все переставлено, стулья стоят не так. Кто к ним ходил, не знаю. Один раз хозяин спрятался и ждет. Они заходят, не знаю, кто там был. Сели и давай рассуждать: «Что делать будем? Если войну спустим, весь народ погибнет, землетрясение, наводнение — тоже. Пусть сами люди пьются, запиваются, вешаются». Так и подошло, так сейчас и есть. (35)
185. В баню напрашивались: «Пусти, банюшка, банная староста, в баню!» В бане — там черти. Я слыхала, одна женщина родила в бане одного. А ей кто-то говорит, — раньше где попало рожали, в голбце да где, — а ей кто-то говорит: «Этот задушится». Второго стала рожать, что-то торопится. «Этот, говорят, утонет». Один-то задавился, а второго берегли, все колодцы забили, а потом на колодце-то нашли труп, тут и умер на колодце. Это, говорят, правда была. (75)
186. Вот перед войной-то у нас здеся рыбы в этой речушке, рыбы — страшное дело было зимой! Лунки вот разгребут, лопатой выбрасывали из них. То же белка. Белка эта бежала — страшное дело! Оттуда, из-за Камы, плыла. Тогда же пароходы ведь ходили, так пароход останавливали: пароход не плыл, доколе белки не проплыли. Дак вот ходишь: ты идешь, она тя нисколько не боится. Ой, да какая жуткость от этого была! Тогды говорили эти старики: «Это что-то будет!» Все равно предвидится. Рыба, говорят, и белка побежали. Никогда стоко не бывало. Отчего и война стала, война. (45)
187. А вот это перед самой-то войной тожно было. Я тогда в девках была, мне никто не верил. На мостик вышла, небо открылось — и вижу: на кромочке ходит солдат с ружьем. Упреждало, видно, что все равно война
