Народный театр - А. Ф. Некрылова

— [Так] только сгорели? а не убиты?

— Коль сгорели, так не убиты. Только двое убиты.

— И это все, все Голубев?

— Что ты, что ты, беспутный, какой Голубев! С ума ты сошел. Ш-ш-ш.

— А что?

— А то, что Ерошку пришлют. Говори: Воробьев.

— Во-ро-бьев? — кричит сверху вниз Пульчинель.

— Все Воробьев, везде теперь Воробьев [свирепствует], по всем дорогам теперь Воробьев пошел, ему все предоставлено.

— И ломает.

— И ломает, и вяжет, и пассажиров жандармами из вагонов выносит, и товар гноит — все ему предоставлено. Буянит Воробьев.

— Буянит? Да зачем он [так] буянит?

— Экой ты, экономию зажать хочет, барыши собирает... Полчетверика сухой рябины ко мамзель Екатерине ежедневно представляет.

— И тррах!

— Трах, братец, уж какой трах, такой на очереди!

— Ха-ха-ха, кг-ха, — заливается Пульчинель, — ха-ха-ха-ха!

Черт, являющийся в конце, мог бы явиться тоже в виде какого-нибудь банка или поземельного общества, пожалуй, хоть в виде Струсберга, а Пульчинель был бы очень смешон, садясь покататься на новой лошадке...

Поверьте, это вышло бы очень смешно [...]. Публика ломилась бы в театр, а в народных театрах это могло бы выйти чрезвычайно удачно.

— Да ведь цензура не позволит вставлять?

— Зачем же нет, можно бы каждый раз с позволения цензуры. По крайней мере согласитесь, что это идея, если не теперь, так в будущем, бог даст в близком... Главное то, что не надо сочинять новое.

Комедия дана, всем известная, в высшей степени народная и в высшей степени веселая, художественная, удивительная!.. Мы, разумеется, посмеялись, я шутил.

1876

И. Щеглов

СЕЛЬСКАЯ ЯРМАРКА И ПЕТРУШКА УКСУСОВ

[...] Задержанный выходящей публикой, я останавливаюсь на минуту на площадке балаганной лесенки и озираю оттуда кипящую внизу, как котел, веселую улицу. Вон, в самом конце ее, почти на краю поля, белеется низенькая, невзрачная на вид палатка с развевающимся на крыше носовым платком вместо флага... Но почтение, господа, к этой убогой палатке: в ней живет сам Петр Иванович Уксусов!.. Увы! Двести с лишком лет, пронесшихся над его головой, ничуть не поправили бедноты старика, хотя и не истребили ничуть его веселости и популярности... Да-с, не шутите с ним — он все еще главный герой ярмарки!.. Посмотрите, пожалуйста: около его балаганчика всегда самая плотная и самая довольная толпа, зрители не только стоят, но некоторые, наиболее низкорослые, даже сидят на чужих плечах, а какой-то маленький головорез в кумачовой рубашке разгуливает совершенно свободно прямо по головам зрителей, точно по булыжной мостовой, сохраняя при этом полное достоинство и равновесие. [...] Так или иначе, но вот я и перед театром марионеток, в новых живых тисках народной толпы, осадившей театральную палатку. Здесь это какая-то совсем особая нервно-возбужденная толпа, и на всех лицах, от детей до стариков, написано такое напряженно-любопытное ожидание, точно готовится невесть какое блистательное зрелище — хотя всем отлично известно, что готовится появиться всего лишь маленькая кукольная фигурка с длинным носом и горбом на спине. И вот — о радость! — раздается знакомый пронзительно-гнусавый окрик... и в боковой прорехе палатки, образующей нечто вроде открытой сцены, появляется ОН — главный герой ярмарки — Петрушка...

Посмотрите, пожалуйста, как все лица сразу просияли и какой дружный взрыв детски-радостного смеха вызывает его обычное шутливое приветствие: «Здравствуйте, господа! Старый знакомый пришел!»

— Здравствуйте, Петр Иваныч, как поживаете? — отзывается из толпы какой-то добродушный старичок в рваном зипуне и отвешивает «Петру Ивановичу» почтительный поклон, совершенно такой же, какой бы отвесил, например, своему куму, крестившему у него пятерых детей.

— Что вы такой грустный, Петр Иванович? — участливо откликается, за спиной старика, благообразная старушка в ковровом платке... А стоящий в самом переди высокий парень в малиновой рубахе и новом картузе громко вздыхает и басом докладывает по его адресу:

— Эх, спели бы нам песенку, Петр Иваныч!..

Как видите, это, действительно, «старый знакомый», внушающий своею особой не только высокое веселье, но и высокое почтение. И «Петр Иваныч» это отлично сознает и делает намеренно длинную паузу, чтобы дать вволю наговориться своим сочувственникам... Затем он уныло подпирает свою шутовскую голову и, к общему удовольствию, затягивает своим комически-гнусавым голосом «Травушку...». Но песня обрывается в середине куплета, так как на сцену появляется цыган с лошадью. Начинается представление Петрушки по всем правилам, т. е. при участии всех остальных классических персонажей комедии: «немца-доктора», лечащего Петрушку, «французского капрала», обучающего Петрушку воинскому артикулу, «бабы Маланьи», танцующей с Петрушкой «казачка», и, наконец, «зверя-Мухтарки», уволакивающего Петрушку за нос в тартарары.

Все это старо, как мир, но все это вызывает, как всегда, оглушительные раскаты смеха у праздничной простонародной толпы, а драка Петрушки с цыганом и капралом, по обыкновению, производит фурор.

— Батюшки, отцы родные, заступитесь... пропадет моя голова с колпачком и кисточкой!.. — вопит отчаянно Петрушка, очутившись в лапах Барбоса, но Барбос тащит его за нос, и злополучный г. Уксусов скрывается из глаз публики. Одновременно с его исчезновением вопившая все время шарманка тоже перестает вопить, причем вертевший ручку шарманки заспанный, всклокоченный парень в плисовом жилете и рваной рубашке протягивает ближайшим зрителям деревянную чашку для добровольной лепты:

— Пожалуйте, господа, на дорогу Петру Иванычу! — выкрикивает он отрывистым, полусердитым голосом: — Петр Иваныч собирается в Питер ехать!

«Господа» нимало не обижаются сердитым тоном невыспавшегося парня и, по мере сил, жертвуют «на дорогу Петру Иванычу».

[...] Я покидал «увеселительную» линию ярмарки в самом угнетенном состоянии духа... О, для меня теперь было совершенно очевидно, что красные дни простодушного веселого «Петрушки» уже сочтены и что его благородный голос, заглушаемый все чаще и чаще вторгающимися на ярмарку трактир-но-опереточными голосами, скоро совсем потеряется в их бесстыдности и пошлой разноголосице... Недаром же в последнее время бедный Петрушка так заметно опустился и захирел, точно предчувствуя свою безвременную кончину!..

[...] Почему бы, мечталось мне, теперь, — да, именно теперь, когда вопрос о развлечении для народа так настойчиво занял собой общественное мнение, — почему бы не подумать теперь о возрождении... «театра марионеток»?? Сколько причудливых проектов разных «наиболее дешевых и удобных народных театров» проникает теперь в газетную хронику, и никто, даже мимоходом, не заикнется о самом дешевом и удобнейшем из них... о театре марионеток!..

1895

В. М. Дорошевич

ПЕТРУШКА НА САХАЛИНЕ