Народный театр - А. Ф. Некрылова

тащи... так, так, тащи его, тащи, тащи!..» — раздается со всех сторон. Пучинелла валится на край ширм и самым жалобным голосом призывает Доктора, не забывая, однако, спросить, сколько будет стоить визит.

Является Доктор, исцеляет Пучинелла и в благодарность получает от него оплеуху.

За такое нарушение порядка и общественного спокойствия исполненный справедливого негодования Капитан-исправник отдает Пучинелла в солдаты.

— Ну-ка, становись, мусью, — говорит К а п р а л, вооружая его палкою, — слушай! На кра-ул!

По исполнительной команде Пучинелла начинает душить своего наставника вправо и влево, к величайшему изумлению зрителей. Ясно, что такого рода буян, сумасброд, безбожник не может более существовать на свете; меры нет его наказанию: человеческая власть не в состоянии унять его, и потому сам ад изрыгает Ч е р т а, чтобы уничтожить преступника.

Комедия кончается. Петрушка, лицо неразгаданное, мифическое, неуместным появлением своим не спасает Пучинелла от роковой развязки и только возбуждает в зрителях недоумение. Неунывающий Пучинелла садится верхом на Черта (необыкновенно похожего на козла), но Черт не слушается; всадник зовет Петрушку на помощь, но уже поздно: [...] Пучинелла [...] исчезает за ширмами.

Раздается финальная ария, представление кончилось.

1843

Н. А. Некрасов

[...] Про балаган прослышавши,

Пошли и наши странники

Послушать, поглазеть.

Комедию с Петрушкою,

С козою с барабанщицей

И не с простой шарманкою,

А с настоящей музыкой

Смотрели тут они.

Комедия не мудрая,

Однако и не глупая,

Хожалому, квартальному

Не в бровь, а прямо в глаз!

Шалаш полным-полнехонек,

Народ орешки щелкает,

А то два-три крестьянина

Словечком перекинутся —

Гляди, явилась водочка:

Посмотрят да попьют!

Хохочут, утешаются

И часто в речь Петрушкину

Вставляют слово меткое,

Какого не при думаешь,

Хоть проглоти перо!

Такие есть любители —

Как кончится комедия,

За ширмочки пойдут,

Целуются, братаются,

Гуторят с музыкантами: —

Откуда, молодцы?

«А были мы господские,

Играли на помещика,

Теперь мы люди вольные,

Кто поднесет-попотчует,

Тот нам и господин!»

1860-е гг.

Г. Н. Жулев

ПЕТРУШКА

К нам на двор шарманщик нынче по весне

Притащил актеров труппу на спине

(Деревянных, впрочем, а не тех живых,

Что играют роли из-за разовых).

Развернул он ширмы посреди двора;

Дворники, лакеи, прачки, кучера

Возле ширм столпились, чтобы поглазеть,

Как Петрушка будет представлять комедь...

Из-за ширм Петрушка выскочил и ну:

«Эй, коси-малина, вспомню старину!»

Весело Петрушка пляшет и поет;

«Молодец каналья!» — говорит народ.

Вот пришли арапы, начали играть, —

А Петрушка палкой по башкам их хвать!

С жалобой арапы поплелися в часть...

Голоса в народе: распотешил всласть!

Выскочил квартальный доблестный и стал

Приглашать Петрушку за скандал в квартал...

Петька не робеет: развернулся — хлоп!

Мудрое начальство в деревянный лоб...

Петька распевает, весел, счастлив, горд, —

Вдруг из преисподней появился черт

И басит Петрушке: «Ну, пойдем-ка, брат!..»

И повлек бедняжку за собою в ад.

Запищал Петрушка... «Не юли, вперед!

Вот те и наука!» — порешил народ.

Я б сказал словечко за Петрушку, но

Многих ведь, пожалуй, раздражит оно.

В первоначальной редакции вместо строфы 5 было восемь строк, опущенных по цензурным соображениям:

«Молодец Петрушка!» Но все стихло вмиг:

Из-за ширм явился к р а с н ы й в о р о т н и к, —

Подошел к Петрушке и басит ему:

«Что ты тут, каналья?.. Я тебя уйму!..»

Петька не робеет: взявши палку, хлоп!

Мудрое начальство в деревянный лоб.

Хохот одобренья; слышны голоса:

«Не сробел начальства!.. Эки чудеса!..»

1864

Ф. М. Достоевский

[...] Я повел его слушать Петрушку. Дети и отцы их стояли сплошной толпой и смотрели бессмертную народную комедию, и, право, это было чуть ли не всего веселее на всем празднике. Скажите, почему так смешон Петрушка, почему вам непременно весело, смотря на него, всем весело — и детям и старикам? Но и какой характер, какой цельный художественный характер! Я говорю про Пульчинеля.

Это что-[то] вроде Дон Кихота, а в палате и Дон Жуана. Как он доверчив, как он весел и прямодушен, как он [гневается], не хочет верить злу и обману [...], как быстро [...] гневается и бросается [с палкой] на несправедливость и как тут же торжествует, когда кого-нибудь отлупит палкой. И какой же подлец неразлучный с ним этот Петрушка, как он обманывает его, подсмеивается над ним, а тот и не примечает. Петрушка [это] в роде совершенно обрусевшего Санхо Пансы и Лепорелло, но уже совершенно обрусевший и народный характер.

— Знаете что, — сказал я, — мне всегда казалось, что Петрушку можно поставить на нашей Александринской сцене, но с тем, чтоб непременно так, как есть, целиком, ровно ничего не изменяя.

— Как же так? — улыбнулся мой артист.

— А именно так, как есть. И как бы великолепно передал Пульчинеля Самойлов и какой удивительный вышел бы Петрушка у Горбунова! Самойлов мог бы даже сохранить нечто деревянное и кукольное в своей роли, точь-в-точь как бы в шарманке [...]. Гнусавый же резкий крик, ну свисток, через машинку — надобно сохранить непременно. Всю пьесу не переделывать нимало и поставить в полной ее бессмыслице. Танцующая пара должна, например, выскочить, но можно великолепно поставить танец, именно сохраняя характер танцующих деревянных кукол, наивно будто бы движимых снизу шарманщиком. Это уже дело балета, но произвело бы несомненный эффект.

— Да, весело. Комедия бессмысленно весела, а вышло бы смело и оригинально. Но можно бы и смыслу придать: сохранить бы все как есть, но кое-что и вставить в разговоры, например, Пульчинеля с Петрушкой. Тррахнул банк в Москве, полетели вагоны с рекрутами [...], и вот Пульчинель вне себя:

— Так все 117 убиты.