Донна Тартт - Маленький друг

– Да уж я завтра вернусь, – не оборачиваясь, усмехнулась Ида, пристроила под мышку коричневый бумажный пакет с продуктами и тяжело затопала к выходу. – Это уж будь спокойна.

– Слышь, Дэнни, – сказал Фариш. – Риз уезжает, поэтому нам бы надо пойти на площадь да послушать Юджиновы… – он неопределенно помахал рукой в воздухе, – сам знаешь. Туфту эту религиозную.

– Зачем? – Дэнни отодвинулся от стола. – Зачем нам его слушать?

– Малый завтра уезжает. И, как пить дать, с утра пораньше.

– Ну так давай прямо сейчас смотаемся к миссии да засунем товар ему в грузовик.

– Нельзя. Он куда-то уехал.

– Черт, – Дэнни задумался. – А ты где думаешь прятать? В моторе?

– Я такие места знаю, что фэбээровцы могут хоть на части этот грузовик разобрать и в жизни ничего не найти.

– И долго ты?.. Говорю, долго ты, – повторил Дэнни, увидев, как во взгляде Фариша вспыхнула злоба, – будешь товар прятать?

Фариш после выстрела в голову стал глуховат на одно ухо, как обторчится – делался параноиком и тогда уж как-то очень извращенно все недослышал, например, попросишь его дверь закрыть или соль передать, а ему кажется, что ты его в жопу послал.

– Долго ли, говоришь? – Фариш поднял руку, растопырил все пять пальцев.

– Ну, значит так. Вот как мы поступим. Черт с ними, с проповедями, мы лучше сразу потом наведаемся в миссию. Я их наверху буду убалтывать, а ты в это время товар засунешь в грузовик, уж куда там ты хочешь, и делов-то.

– Меня вот что беспокоит, – вдруг сказал Фариш. Он уселся за стол рядом с Дэнни и принялся ножом вычищать грязь из-под ногтей. – Возле Джинова дома машина щас стояла. Он мне насчет нее позвонил.

– Машина? Что за машина?

– Штатская. Они остановились возле дома, – Фариш гнилостно на него дыхнул. – Сорвались с места, как только Джина в окне заметили.

– Да вряд ли тут что серьезное.

– Чего? – Фариш подался назад, заморгал. – Не шепчи ты мне тут. Терпеть не могу, когда ты еле шепчешь.

– Говорю, ничего серьезного, – Дэнни внимательно поглядел на брата, покачал головой. – Да кому Юджин сдался?

– Им не Юджин нужен, – мрачно сказал Фариш, – а я. Говорю тебе, федералы на меня уже оттакенной толщины досье собрали.

– Фариш.

Только бы Фариш снова не завел свою волынку про федеральные власти, только не сейчас, когда он под наркотой по уши. Он тогда всю ночь нудить будет и еще весь следующий день.

– Слушай, – сказал он, – если бы ты только уплатил тот налог… Фариш злобно на него зыркнул.

– Только вчера очередное извещение пришло. Фариш, если ты не будешь платить налоги, тебя в тюрьму упекут.

– Не в налогах дело, – ответил Фариш. – Государство мне уже двадцать лет в жопу дышит.

Когда на кухню вошла мать, Гарриет, ссутулившись и обхватив голову руками, сидела за кухонным столом. Она понадеялась было, что мать спросит, в чем дело, и поэтому ссутулилась еще сильнее, но та ее даже не заметила и направилась прямиком к морозильнику, откуда выудила огромное полосатое ведерко мороженого с кусочками мятных леденцов.

Гарриет смотрела, как мать встает на цыпочки, достает с верхней полки винный бокал, а потом старательно запихивает туда ложкой шарики мороженого. На ней была очень старая ночная сорочка с полупрозрачным светло-голубым подолом и ленточками у ворота. В детстве Гарриет обожала эту сорочку, потому что у Голубой Феи в книжке про Пиноккио был точно такой же наряд. Но теперь сорочка выцвела, посерела по швам и стала просто старой.

Мать Гарриет развернулась, чтобы убрать мороженое в морозилку, и заметила нахохлившуюся Гарриет.

– Что случилось? – спросила она, хлопнув дверцей морозильника.

– Начнем с того, – громко ответила Гарриет, – что я умираю с голоду.

Мать легонько, вежливо нахмурилась и затем (нет, пожалуйста, мысленно просила ее Гарриет, только не говори это) именно это и спросила:

– Хочешь мороженого?

– Я. ненавижу. такое. мороженое, сколько раз можно повторять!

– А?

– Мама, я ненавижу мороженое с мятными леденцами! – На Гарриет накатило отчаяние: неужели ее вообще никто не слушает? – Терпеть его не могу! Никогда его не любила! Его, кроме тебя, вообще никто не любит!

Она с удовлетворением отметила, что мать ее слова задели.

– Ну, прости… я думала, нам всем бы хорошо сейчас съесть что-то легкое и холодненькое. сейчас так жарко по вечерам.

– Мне – нет.

– Ну, пусть тогда Ида тебе что-нибудь приготовит.

– Ида ушла!

– И ничего тебе не оставила?

– Ничего!

Ничего, чего Гарриет бы хотелось: один тунец и все.

– Так, и чего тебе тогда хочется? Такая жарища. тебе вряд ли хочется плотно поужинать, – с сомнением сказала мать.

– Нет, хочется!

Дома у Хили, и в жару, и не в жару, всегда ужинали по-настоящему, всегда съедали по жирному, обильному, горячему ужину, от которого у них вся кухня раскалялась: ростбиф, лазанью, жареных креветок.

Но мать ее не слушала:

– Тогда, может, тост, – бодро сказала она и убрала ведерко с мороженым в холодильник.

– Тост?!

– А что, что не так?

– Нельзя есть тосты на ужин! Почему мы не можем поужинать как все нормальные люди?!

Однажды на уроке здоровья и гигиены учитель попросил класс Гарриет в течение двух недель записывать все, что они едят, и, записав все, Гарриет с ужасом поняла, что питается она кое-как, особенно в те дни, когда у Иды выходной: сплошной фруктовый лед, маслины и тосты с маслом. Поэтому Гарриет порвала настоящий список и прилежно выписала унылый набор сбалансированных меню из поваренной книги (“Тысяча способов порадовать семью”), которую матери подарили на свадьбу: куриная пиката, тыквенный гратен, садовый салат, яблочный компот.

– В обязанности Иды входит тебя кормить, – вдруг очень резко сказала мать. – Я ей за это плачу. Если она не справляется со своими обязанностями, то мы подыщем на ее место кого-нибудь другого.

– Заткнись! – завизжала Гарриет, которая чуть не задохнулась от такой несправедливости.

– Твой отец мне про Иду уже все уши прожужжал. Говорит, что она почти ничего по дому не делает. Я знаю, ты Иду любишь, но…

– Она ни в чем не виновата!

– … но если она не справляется со своей работой, то нам с ней придется кое о чем побеседовать, – сказала мать. – Завтра.

Она взяла стакан с мятным мороженым и выплыла из кухни. Гарриет, растерявшись и опешив от такого поворота событий, опустила голову на стол.

Наконец кто-то зашел в кухню. Гарриет подняла голову и тупо уставилась на стоявшую в дверях Эллисон.

– Не надо было так говорить, – сказала она.

– Отстань!

Зазвонил телефон. Эллисон сняла трубку, сказала: “Але!” Взгляд у нее тут же потускнел. Она уронила трубку, которая закачалась на шнуре.

– Это тебя, – сказала она и вышла.

Не успела Гарриет сказать: “Алло”, как Хили торопливо выпалил:

– Гарриет? Ты только послушай.

– Можно я у тебя поужинаю?

– Нет, – растерявшись, ответил Хили. Дома все уже давно поужинали, но он так перевозбудился, что ему кусок в горло не лез. – Слушай, Эсси просто с катушек слетела. Раскокала пару стаканов в кухне и ушла, папа к ней поехал, а там к нему вышел ее дружок, и они та-ак поцапались, и папа ему сказал, что Эсси пусть даже не думает возвращаться, потому что она уволена. Ураааааа! Но я тебе не поэтому звоню, – быстро сменил он тему, потому что, услышав это, Гарриет затряслась от ужаса. – Слушай, Гарриет. У нас мало времени. Этот проповедник со шрамом сейчас стоит на площади. Их там двое. Мы их с папой видели, когда возвращались от Эсси, но я не знаю, сколько они еще там пробудут. У них там громкоговоритель. Их даже отсюда слышно.

Гарриет положила трубку на кухонную стойку и подошла к задней двери. И точно, сквозь оплетенную вьюнком веранду пробивалось дребезжащее эхо громкоговорителя: кто-то еле слышно орал в шипящий и потрескивающий старый микрофон.

Она вернулась, взяла трубку – на другом конце прерывисто, тихонько дышал Хили.

– Выйти сможешь? – спросила она.

– Встретимся на углу.

Было начало восьмого, еще не стемнело. Гарриет поплескала себе в лицо водой из-под крана на кухне, побежала в сарай, вытащила велосипед. Она выехала на дорожку перед домом, захрустел под шинами гравий, а потом – бух – переднее колесо стукнулось об асфальт, и Гарриет помчалась по улице.

Хили уже ждал ее на углу, на велосипеде. Едва завидев Гарриет, он сорвался с места, Гарриет поднажала и вскоре его догнала. Фонари еще не зажглись, в воздухе пахло жимолостью, лосьоном от комаров и обрезками листвы и веток от свежеподстриженных живых изгородей. Розы на клумбах вспыхивали в сумерках пунцовыми, карминовыми, померанцевыми огнями. Гарриет с Хили крутили педали, и позади оставались сонные дома, шипящие поливалки, визжащий терьер, который, подпрыгивая на коротеньких ножках, гнался за ними квартала два, но потом отстал.