Донна Тартт - Маленький друг

– Давай, пошел! – вдруг заорал Одум, и восьмой шар просвистел по зеленому сукну, рикошетом отлетел от края и со щелчком закатился в угловую лунку напротив.

Под общий галдеж Одум вытащил из кармана маленькую бутылку виски и жадно к ней приложился.

– Где там твоя сотня, Рэтлифф?

– Есть у меня сотня. И еще на один кон деньги найдутся, – огрызнулся Рэтлифф, выбил из стойки шары и принялся снова их укладывать. – Победитель разбивает.

Одум пожал плечами, нагнулся к кию, прищурился – наморщив нос и оскалившись, так что стали видны его торчащие вперед, как у кролика, зубы, – а затем ударил: биток, разбив треугольник, завертелся в центре стола, а восьмой шар залетел в угловую лузу.

Мужики с креветколова заухали, захлопали. По их лицам видно было, что они предвкушают неплохой куш. Реверс развязно подкатил к ним – приплясывая, задрав нос, чтобы обсудить финансовую ситуацию.

– Быстрее ты еще не проигрывал! – крикнул Дэнни.

Тут Хили заметил, что Лашарон Одум стоит рядом с ним – сама она молчала, но вот ребенок был здорово простужен и потому сопел, отвратительно прихлюпывая носом.

– Отстань, – пробормотал он и отодвинулся.

Она робко шагнула к нему, заслонив ему весь обзор.

– Займешь мне четвертак?

От того, с каким заискивающим отчаянием она это сказала, Хили замутило даже сильнее, чем от сопливого пыхтения младенца. Он демонстративно повернулся к ней спиной. Мужики с креветколова только глаза закатывали, но Фариш снова выкатил шары на стол.

Одум ухватил себя обеими руками за подбородок, резко подергал шеей – налево, направо: щелк-щелк.

– Что, не наигрался?

– Уууу, ну и пу-у-у-усть, – мурлыкал Реверс, подпевая музыкальному автомату, щелкая костяшками пальцев. – Детка, ты знаешь…

– Что это за дрянь играет? – рявкнул Фариш, сердито рассыпав по столу шары.

Чтоб подразнить его, Реверс завилял тощими бедрами:

– Расслабься, Фариш.

– Уйди, – сказал Хили Лашарон, которая снова придвинулась поближе, встав чуть ли не вплотную к нему, – от тебя соплями воняет.

Она стояла так близко, что Хили подташнивало, поэтому он сказал это куда громче, чем ему хотелось бы, и замер от ужаса, когда Одум рассеянно посмотрел в их сторону. Фариш тоже оторвал взгляд от стола и так глянул на Хили зрячим глазом – словно брошенным ножом к полу пригвоздил.

Одум глубоко, с пьяным всхлипом вздохнул и положил кий.

– Вон там стоит маленькая девочка, все видят? – мелодраматично обратился он к Фаришу и компании. – Не надо бы вам этого говорить, но эта девчушка вкалывает не хуже взрослой.

Реверс и Дэнни обменялись быстрыми встревоженными взглядами.

– Вот вы мне скажите. Где еще вы найдете такую славную девчушку, которая и за домом приглядывает, и за малышней, и готовит, и подает, и подносит, и уносит, и во всем себе отказывает ради своего бедного старого папки?

“Я б даже не притронулся к тому, что она там готовит”, – подумал Хили.

– Нынешним деткам только подавай то да это, – вяло отозвался Фариш. – Было б неплохо, если б они, как твои, хоть в чем себе отказывали.

– У нас в детстве даже ледника не было, – сказал Одум дрожащим голосом. Он уже здорово разошелся. – Я каждое лето землю под хлопок окучивал…

– Я тоже, знаешь, сколько той земли окучил.

– а мама моя, вот клянусь тебе, пахала на тех полях, что твой негр. Я – я даже в школу не ходил! Потому что надо было дома быть, маме с папой помогать! Не-е-ет, у нас тогда ничего не было, но будь я при деньгах, то моим детишкам все на свете бы купил. Они ведь знают, что их папка все им готов отдать, себе ничего не оставит. Э-э-эй? Вы ведь знаете, да?

Он перевел мутный взгляд с Лашарон и младенца на Хили.

– Говорю, знаете ведь? – повторил он громче и куда более угрожающим тоном.

Он в упор глядел на Хили. Хили был поражен. “Ничего себе, – подумал он, – да этот старый хрен так напился, что меня со своими детьми путает?” Он уставился на него, раскрыв рот.

– Да, папочка, – еле слышно прошептала Лашарон.

Воспаленные глазки Одума подобрели, он, пошатываясь, шагнул к дочери, губы у него слюняво тряслись от жалости к себе, и от одного их вида Хили стало не по себе – никогда ему еще не было так тошно.

– Все слышали? Все слышали, что сказала эта девчушка? Ну-ка, поди сюда, обними папку, – сказал он, утирая слезу костяшками пальцев.

Лашарон поддернула младенца на костлявом бедре и медленно поплелась к отцу. Хили с отвращением и испугом заметил, как по-собственнически тот ее обнял и как безучастно она ему покорилась, будто жалкая старая собака, которую погладил хозяин.

– Эта девчушка папку любит, правда ведь? – со слезами на глазах он прижал ее к груди.

Хили с облегчением увидел, как Реверс и Дэнни Рэтлифф с презрением закатили глаза – видимо, тоже не находя ничего приятного в том, что Одум так рассопливился.

– Она знает, что папка у нее нисчий! Не будет у нее ни игрушек, ни конфет, ни нарядных одежек.

– А что, должны быть? – резко спросил Фариш.

Одум, пьянея от звуков собственного волоса, с трудом обернулся, наморщил лоб.

– Да-да. Ты все правильно расслышал. С чего бы ей иметь все эти штучки-дрючки? С чего бы они им? У нас в детстве ничего такого не было, не было ведь?

Мало-помалу лицо Одума просияло от изумления.

– Нет, брат! – радостно заорал он.

– Мы что, нашей бедности стыдились, что ли? Что, боялись замарать ручки работой? А что нам хорошо, то и ей сгодится, верно?

– Еще как!

– А кто это придумал, что дети должны расти, думая, что они лучше собственных родителей? Федеральное правительство, вот кто! Как по-вашему, почему правительство сует свой нос в каждый дом – карточки раздает на питание, прививки делает, подает образование на блюдечке с голубой каемочкой? Я вам скажу почему. Они таким образом детишкам мозги промывают, учат их думать, что уж они-то достойны большего, чем их родители, учат их смотреть свысока на свой родной дом, нос задирать перед своей же плотью и кровью. Не знаю, как у вас там, а мой отец мне в жизни за просто так ничего не давал.

По всему залу послышались негромкие возгласы одобрения.

– Не-а, – сказал Одум, скорбно покачивая головой. – Мамка с папкой ничего мне не давали. Я все собственным трудом добыл. Все, что имею.

Фариш кивнул в сторону Лашарон с младенцем.

– Вот и скажи мне. С чего бы это ей положено то, чего у нас не было?

– Истинная правда! Отстань от папочки, моя сладкая, – сказал Одум дочери, которая тихонько дергала его за штанину.

– Пап, пойдем, пжалста.

– У папы тут еще дела, доченька.

– Но пап, ты велел ведь напомнить, что эти, в “Шевроле”, в шесть закрываются.

Реверс с довольно-таки напряженным радушием на лице шмыгнул к мужикам с креветколова, один из которых как раз поглядел на часы, и принялся что-то им нашептывать. Но тут Одум сунул руку в карман своих замызганных джинсов, покопался там и вытащил толстенную пачку денег – Хили столько в жизни не видал.

Этим он сразу привлек к себе всеобщее внимание. Одум швырнул пачку банкнот на стол.

– Все, что осталось от выплат по страховке, – сказал он, с пьяным благоговением кивая в сторону денег. – За эту вот самую руку. Пойду потом в “Шевроле”, заплачу этому ублюдку Рою Дайалу, у которого изо рта мятным освежителем воздуха воняет. Пришел, сволочь, забрал мою машину прямо на глазах у…

– Это их фирменный стиль, – грустно подтвердил Фариш. – Эти гады из налоговой, кредиторы, шерифовы люди. Вваливаются себе прямо в твой дом и берут, что хотят и когда захотят.

– И, – еще громче сказал Одум, – я прям щас туда пойду и ее выкуплю. Вот этими самыми деньгами.

– Хммм, это, конечно, не мое дело, но я бы на твоем месте на машину столько денег не выбрасывал.

– Чего? – агрессивно переспросил Одум, попятившись и с трудом устояв на ногах. Деньги так и остались лежать на зеленом сукне, в желтом кружке света.

Фариш взмахнул грязной лапой.

– Я о чем толкую – ты когда покупаешь машину, как говорится, не из-под прилавка, а у какого-нибудь скользкого ловчилы вроде Дайала, то не только сам Дайал тебя по кредиту обдирает как липку, так еще и государство с федеральным правительством за ним в очередь выстраиваются с протянутой рукой. Сколько раз, сколько раз я выступал против налога на продажу. Налог на продажу противоречит конституции. Я могу открыть нашу конституцию и прямо пальцем ткнуть в это самое противоречие.

– Пошли, пап, – еле слышно сказала Лашарон, продолжая храбро дергать Одума за штанину. – Пап, пжалста, пошли.

Одум сгреб деньги. Он, похоже, особо не вслушивался в то, что там говорил Фариш.

– Нет, сэр, – пыхтел он. – Он не заберет у меня то, что мое по праву! Я щас пойду прямиком в “Шевроле Дайала” и швырну ему их в лицо, – он снова шлепнул пачку денег на стол, – и я ему скажу, я скажу: “Отдавай мою машину, ты, мятная вонючка!” – Он старательно запихнул деньги обратно в правый карман джинсов, а из левого выудил четвертак. – Но сначала – вот тут у меня четыре сотни да твоих еще две, и я, пожалуй, еще разок надеру тебе жопу в “восьмерку”.