Голые среди волков - Бруно Апиц
Кропинский зашевелился, пытаясь подняться. Казалось, ему не удается сориентироваться. Блокфюреры схватили его и снова прижали к решетке. Мандрил отбросил сигарету, и экзекуция продолжалась. Придя в себя от холодной воды, поляк начал кричать, эсэсовцы с трудом удерживали его метавшееся тело. Градом сыпались свирепые удары, пока наконец оба палача не нашли, что довольно. Блокфюреры стащили истерзанного Кропинского с «кобылы» и отшвырнули в сторону. Кропинский рухнул мешком.
– Встать! – рявкнул Клуттиг.
Кропинский машинально повиновался. Цепляясь дрожащими руками за стену, он поднялся и стоял, шатаясь.
– Натяни штаны, свинья! – снова заревел Клуттиг. – Ты что, своим добром похвастать захотел?
Кропинский повиновался, как автомат.
Окровавленным концом трости Райнебот ткнул Гефеля в грудь и указал на «кобылу». Жест означал приглашение: прошу занять место.
Негнущимися ногами Гефель сделал несколько шагов, и блокфюреры распластали его на «кобыле».
Со времени ареста прошло уже несколько часов, а в лагере пока все оставалось по-прежнему. Между лагерем и карцером не было контакта. В лагерь никогда не проникало вестей о том, что происходит в карцере. Лишь по утрам, когда к воротам вызывали носильщиков, заключенные знали, что Мандрил опять кого-то прикончил.
Конечно, с Гефелем и Кропинским не станут расправляться так быстро. Но это больше всего и волновало Бохова. Он был один в бараке. Рунки находился в канцелярии, а дневальные понесли в кухню бачки. Бохов малевал для блокфюрера дурацкие изречения, и его мучила тревога. Он отбросил перо и подпер кулаками голову. Необходимо прежде всего оповестить группы Сопротивления. Но это можно сделать только вечером, когда вернутся с работы. А что еще разыграется до тех пор? Голова Бохова раскалывалась от дум. Может быть, все его опасения беспочвенны? Может быть, Гефель выстоит и скорее умрет, чем… Но он еще жив, а пока он жив, не исчезла опасность… Бохов уперся взглядом в стол.
Неужели он желает Гефелю смерти?
Содрогнувшись, он отбросил эту жестокую мысль в глубь своего сердца… в самую его бездну. Да, он желал Гефелю смерти!
Однако бесконечные тревожные мысли расплывались, как круги по воде. Бохов подумал об оружии, которое спрятано в надежных местах. Гефелю были известны некоторые тайники. Однако о карабинах в цветочных ящиках он не знал.
Но разве не сам Гефель спрятал в мешках на вещевом складе несколько пистолетов, принесенных в лагерь советскими и польскими товарищами? Это было в ту пору, когда американцы еще не разбомбили оружейные заводы вблизи лагеря.
Не посвященный в тайну не сумел бы отыскать пистолеты: на мешках с одеждой стояли фальшивые номера. Но тому, кто знал секрет, достаточно было протянуть руку… Знал его один Гефель. Тайник был надежным, и только при измене…
Бохов закрыл глаза. Не думать бы ни о чем! Но кругообразные волны, расходясь от той точки, где кануло в глубину жестокое желание, непрестанно возникали вновь…
Только при измене…
Думать об этом без конца становилось невыносимо! Что, если какому-нибудь заключенному, работающему на складе, по глупой случайности попадет в руки такой мешок?
Бохов застонал. Вся подпольная деятельность была парализована, и это угнетало его. Ему показалось вдруг, что его суставы отяжелели, стало давить под ложечкой. Что же делать? Конечно, прежде всего следует обезопасить организацию от возможного провала. Но удастся ли обезопасить ее? Или, может, первым делом спрятать понадежнее пистолеты? А как это осуществить? Как?
Нельзя же просто так подойти к какому-нибудь работяге с вещевого склада: «Послушай, мне надо тебе кое-что сказать, только держи язык за зубами, понял?»
Бохов прижал к глазам кулаки. Тревога, словно крыса, вгрызалась в мысли. Защитная сеть беззакония превратилась в веревки, связавшие его по рукам и ногам. Словно шквалистый ветер его пронизала ненависть к Гефелю, виновнику подкравшихся со всех сторон опасностей. Из-за легкомыслия Гефеля он, Бохов, вынужден теперь выдавать одну тайну за другой. Но Бохов быстро подавил в себе эту ненависть, зная, как опасно поддаваться чувствам, и тут же рассудок подсказал ему, что надо идти к Кремеру и посвятить того в тайну хранения оружия. Кремеру, и только ему одному, можно доверить пистолеты. Надо поручить Кремеру найти человека из вещевой команды, который наблюдал бы за тайником. Черт побери! Вот так уплывает одна тайна за другой…
Бохов опустил руки на стол. Что пользы от этих мучительных раздумий? Иного решения все равно не найдешь.
Кремер тоже сидел у себя в комнате. Сжав голову кулаками, он проклинал Гефеля с его мягкосердечием и ребенка, виноватого лишь в том, что попал в лагерь. Старосту грызла тревога, он, как и Бохов, понимал свое бессилие перед лицом опасностей, грозивших обрушиться на лагерь, подобно стихийному бедствию. Он тоже не имел права терять время на раздумья, надо было действовать.
И Кремер начал действовать. Из карманного фонарика, которым ему, как лагерному старосте, разрешено было пользоваться, он вынул батарейку, заменил ее старой, перегоревшей, вставил лампочку и вышел из барака.
Он отправился к Шюппу. Хорошо, что его осенило захватить фонарик! Шарфюрер как раз находился в бараке, а у Кремера был предлог для посещения. Он пришел, чтобы Шюпп сменил ему батарейку. Два-три тихо произнесенных слова, быстрый взгляд – и вскоре Шюпп явился в барак к старосте.
– Попытайся выяснить, чего они хотят от Гефеля.
Шюпп озабоченно почесал в затылке.
– Как же это сделать?
Кремер нетерпеливо махнул рукой.
– Все равно как. Ты выполнял и не такие поручения. Ступай в карцер и чини там хотя бы электропроводку.
Шюпп вздохнул.
– Но сначала надо, чтобы она испортилась. – И вдруг лицо его приняло наивно-удивленное выражение. Рот и глаза округлились. Кажется, он что-то придумал. – Фёрсте! – произнес Шюпп.
Кремер с сомнением покачал головой.
– Я уже думал о нем. Кто такой, собственно, Фёрсте? Держит он нашу сторону или это прислужник Мандрила?
Шюпп усиленно заморгал. Взглянув через окно на большие часы над воротами лагеря, он вдруг заторопился.
– Попытаюсь.
«Будь осторожен, Генрих!» – хотел сказать Кремер, но электрика уже след простыл.
Шюпп вспомнил, что у Фёрсте, которого держали в строгой изоляции от лагеря, ежедневно в это время были свободные полчаса. Он обычно прогуливался близ ворот с наружной стороны. Шюпп знал о Фёрсте очень мало. Расхаживая по своим делам, Шюпп часто встречал уборщика. Из простого любопытства,
