Голые среди волков - Бруно Апиц
И в эту призрачную действительность из безвестной дали вдруг влетели слова, исполненные бесконечной нежности: «…горячо целую тебя…»
Но и они прозвучали призрачно, мелькнули каким-то пунктиром…
Гефель дрожал от охватившего его озноба. Он таращил глаза на откидную створку «кормушки», забыв о стоявшем рядом Кропинском… И тут что-то будто восстало внутри него, словно открылось второе дыхание, и Гефель внезапно увидел действительность! Она была далеко, но она приближалась, неудержимая, на танках и пушках! Настоящим было только это! Ничего иного!
Тут он вспомнил о Кропинском.
– Мариан, – выдохнул он, так как говорить было запрещено.
– Так? – дохнул в ответ Кропинский.
– Американцы подходят все ближе… Ждать недолго.
Кропинский ответил не сразу:
– Ведь я говорить, всегда…
Больше они не произнесли ни слова. Стояли, не шевелясь. Но в душе каждый почувствовал опору. Вновь пробудившееся ощущение жизни горячей волной растекалось по жилам.
Клуттиг волновался, словно актер перед выходом на сцену. Он сидел с Райнеботом в столовой. Взяв бутылку вина, они расположились в укромном углу и шептались. Стекла очков Клуттига азартно поблескивали. Ему не терпелось посмаковать «добычу» заранее. Райнебот сощурил глаза.
– Сперва мы им хорошенько всыплем, – предложил он. – Потом пусть поварятся в собственном соку, а ночью – допрос до признания.
Клуттиг, беспокойно ерзая на стуле, пил бокал за бокалом.
– А если ничего не вытянем?
Райнебот утешил его:
– Будем лупить до тех пор, пока они не забудут, самцы они или самки. Не беспокойся, запоют соловьями. – Райнебот отпил глоток, смакуя. – Не надирайся! – упрекнул он Клуттига, который залпом осушил очередной бокал.
Клуттиг нервно облизал губы.
– А вдруг мимо? – спросил он озабоченно. – Промахиваться нам нельзя!
Райнебот был невозмутим. Откинувшись на стуле, он холодно ответил:
– Знаю, Роберт, знаю!
Клуттиг горячился за двоих.
– Что ты за человек, Герман? Как ты можешь быть спокоен?
Рисуясь, Райнебот вытянул губы и наклонился к Клуттигу. Тот впитывал в себя каждое слово, которое нашептывал ему Райнебот.
– Сейчас самое время показать, на что мы годны. Ты что-нибудь понимаешь в психологии?.. Так вот, слушай, господин помощник начальника! Гефель и другой… как его… для лагеря умерли. Их единственное общество теперь – мы. Ты, я и Мандрил. Пусть думают, что сам господь бог от них отвернулся. – Он постучал пальцем по локтю Клуттига. Тот, не отрываясь, смотрел в хитрое лицо Райнебота. Затем, выждав, пока его идеи проникли в мозг Клуттига, юнец продолжал: – Чем более заброшенными они себя будут чувствовать, тем легче нам удастся расколоть их. Мандрилу позволим забавляться с ними, как ему угодно, только не угробить.
Клуттиг кивнул в знак согласия.
– Мы выколотим из Гефеля одно имя за другим. Все будет ол райт… Изучать английский язык и быть начеку! Понятно, господин помощник начальника лагеря? – Он встал, бормоча: – «К оружию, народ!»
– Куда? – спросил Клуттиг.
– Лупить, – любезно ответил Райнебот.
– Прямо сейчас? – Клуттиг осовелыми глазами смотрел на Райнебота.
– Куй железо, пока горячо! – промолвил тот.
Мандрил отпер камеру. Молча схватив Гефеля, он вышвырнул его в коридор. За ним последовал Кропинский. Мандрил повернулся к ним спиной и запер камеру. Гефель и Кропинский обменялись взглядом, полным испуга, но и решимости. Пинками Мандрил погнал арестованных по коридору мимо Фёрсте, прижавшегося к стене, и вывел из карцера. В большой комнате блокфюреров в противоположном крыле здания уже стояла «кобыла». Здесь толклись свободные от службы эсэсовцы, которых привлекло предстоявшее зрелище. Позади «кобылы» сидел на стуле Клуттиг и покачивал ногой. Когда Мандрил втолкнул обоих узников в комнату, Райнебот подошел к Кропинскому и взял его за пуговицу куртки.
– Где жидовский ублюдок? – спросил он. Кропинский ничего не ответил, и Райнебот повысил тон: – Подумай, поляк!
У Кропинского забегали глаза, он искал лазейки:
– Я не понимать немецкий…
Это прозвучало беспомощно и нелепо.
– Ах, ты «не понимать немецкий»? – отозвался Райнебот. – Мы тебе сейчас дадим урок немецкого языка.
Не без умысла Райнебот принялся сначала за Кропинского. Пусть Гефель посмотрит. Райнебот дал знак.
Трое блокфюреров схватили Кропинского и толкнули к «кобыле». Его ноги засунули в особый ящик-хомут и крепко зажали. Затем эсэсовцы сдернули с Кропинского штаны и уложили его грудью на лоткообразную решетку. Ягодицы выступали вверх. Отработанными приемами два блокфюрера схватили поляка за запястья и прижали плечи. Третий прижал его голову к решетке. Теперь тело лежало неподвижно, словно привинченное. Тем временем Райнебот и Клуттиг готовились. Райнебот тщательно натянул кожаные перчатки и согнул длинную, в палец толщиной, камышовую трость, проверяя ее словно рапиру. После этого началась экзекуция.
Гефель стоял вытянувшись, сдавленный крик комом застрял в горле, сердце отчаянно стучало. «Кобыла» притягивала его взор. Райнебот расставил ноги и, примериваясь, коснулся тростью голых ягодиц. Изящным движением он размахнулся, и в тот же миг трость со свистом рассекла воздух. Хлясть! Кропинский дернулся, это было заметно лишь по тому, как чуть приподнялось зажатое эсэсовцами тело. После Райнебота стегнул Мандрил. Его удар, нанесенный с такой же силой, но без спортивной элегантности Райнебота, пришелся в поясницу.
Кропинский хрипел, его поясница дрожала. Блокфюреры еще сильнее придавили ему плечи. Теперь снова взял трость Райнебот. Он сладострастно выпятил нижнюю челюсть и, прищурившись, нацелился в огненно-красную полосу, оставшуюся от первого удара. Кропинский пронзительно вскрикнул. Мандрил с равнодушным видом деловито бил по почкам. Удар следовал за ударом. Райнебот почти со снайперской меткостью бил по одному и тому же месту. Набухший рубец лопнул, брызнула кровь и потекла по ногам. Кропинский, полузадушенный, глухо стонал. Райнебот, казалось, только и ждал этого.
Его плотоядная улыбка стала жестче, глаза сузились в щелочки, а трость точно ложилась на кровоточащую рану. Кропинский обмяк. Райнебот и Мандрил прервали экзекуцию. Блокфюреры отпустили безжизненное тело, и один из них вылил ведро воды на потерявшего сознание поляка. Райнебот