Фундамент - Алексей Филиппович Талвир

— Батюшки! Уже техник! Ну молодец, молодец…

Не находя больше общих тем для разговоров, гость и хозяин замолчали.

— Извините, — сказал Сергей. — Я чайник поставлю.

Пока он возился на кухне, Мурзайкин перебирал книги, лежавшие на столе Чигитова-старшего. Это была литература о способах добычи и переработки горючих сланцев.

«Кирилл предан одному делу», — не без уважения и зависти подумал Иван.

Зазвонил телефон. Мурзайкин, покосившись на дверь, поднял трубку.

— Сережа, ты? — донесся из трубки голос Чигитова.

— Нет, Кирилл Герасимович, это Мурзайкин. Не забыл такого?

— Иван Филиппович! Каким ветром, какими судьбами?

— А вот жду тебя, чтобы рассказать, а ты что-то заработался.

— Тут из райкома заходил товарищ, пришлось задержаться. Ну, ты там не скучай, я сейчас возьму такси и мигом примчусь!

И в самом деле, через десяток минут появился Кирилл. Он был в белом чесучовом костюме, соломенной шляпе, в руках — большой желтый портфель. Заметно пополнел, но выражение лица было прежним, добрым, участливым.

Они обнялись, расцеловались:

— Что там у вас нового, расскажи-ка, — попросил Кирилл.

— Секретарем парторганизации отдела избрали. Теперь приходится заниматься еще и общественной работой.

Они прошли в кабинет, сели друг против друга.

— У нас много нового, но лучше бы его и не было… Ну, во-первых, Ятманов совершенно оголил химзавод, всех лучших надежных людей забрал на ВРЗ. Как видно, то, что ты… мы считали делом своей жизни, его больше не тревожит, не интересует. Во-вторых, Яндураев… снят с работы…

— Как снят? — не понял Чигитов, — Куда же он переброшен? Кто назначен директором химзавода?

Мурзайкин, тяжело вздохнув, срывающимся голосом заметил:

— Он никуда не переброшен, он просто сброшен с поста директора…

— Да не тяни ты, рассказывай толком! — не выдержал Кирилл. — Когда, кем, за что?

— Видно, за то, что хотел высоко взлететь, а силы не рассчитал, — язвительно заметил Иван. И уже другим тоном: — Ты же знаешь, как это бывает: потянешь за ниточку, размотаешь клубочек…

— Не понимаю, — вставил Чигитов.

— После того как был убит дед Мирокки, начались следствия, допросы… В таких случаях все становятся особенно бдительными и подозрительными. Говорят, благодаря Леониду Иревли следствие пошло по правильному пути, и вскоре был арестован Кугаров. Он оказался белым офицером Кургановым. Стали интересоваться его жизнью, где работал, чем занимался… Оказалось, что на последнюю должность — на химзавод — его принял Яндураев.

— Я же ему не советовал его брать, — не скрывая досады, заметил Кирилл. — Я же ему говорил, что мы его чуть под суд за разные махинации не отдали…

— Припомнили ему и то, что он на должность начальника механического цеха пригласил из Москвы своего друга Иштулова, незаконно переместив на рядовую работу Эльмукова. А именно Эльмуков и воевал против Кугарова, когда тот хотел спустить какое-то заводское оборудование. Ну ты-то это лучше меня знаешь, при тебе все это было… А тут пошли разговоры, что жена Яндураева бывшая аристократка, даже своего ребенка не кормила грудью — взяла кормилицу, что ее первый муж — белый офицер, ну и что… будто бы Кугаров-Курганов был в нежных отношениях с ней. Во всяком случае вроде бы на приемах, которые устраивала Зина, он только с ней танцевал и вообще выглядел заглавной фигурой.

— Боже мой, какая чушь! — возмутился Чигитов.

— Может быть, Анатолий так и работал бы директором завода, но Ятманов предложил ему пост председателя райисполкома… А тут такие разговоры… Стали писать жалобы, райком не только не поддержал его кандидатуру на пост председателя райисполкома, а освободил и от обязанностей директора.

— Где же он теперь? Кем работает?

— Переведен на должность дежурного диспетчера, но заболел — кто говорит — сильное давление, кто — инфаркт миокарда. И лежит в больнице…

— Кто теперь возглавляет завод?

Мурзайкин безнадежно махнул рукой:

— Предлагали мне пост директора… Я сначала отказывался, потом согласился. Но, видно, кто-то накапал и на меня… Может, Яндураев. Мы с ним в последнее время не ладили. В конце концов наш завод, первенец пятилетки, бросили на попечение политэмигранта Христова.

Чигитову не понравилось, что Мурзайкин ставит в упрек Христову его иностранное происхождение. Ведь он был героем гражданской войны, самоотверженно работал в шахтах Донбасса, на фосфоритных рудниках Чувашии.

А Иван уже вымещал злобу и обиду на Ягуре Ятманове:

— Нет, не тем он стал, каким, как рассказывают, был прежде. Да и размаха государственного у него, видно, нет. Умного, способного человека разве отпустили бы из Совнаркома республики? Кто он теперь? Подумаешь, — секретарь райкома! Ясно одно, после такого оскорбления делать мне там больше нечего.

— После какого оскорбления? — не понял Чигитов.

— Я же рассказывал: мне предложили должность директора завода, а назначили Христова. Как же можно такое унижение простить? Я решил уехать из Вутлана.

— Этого делать не следует, — попытался облагоразумить его Кирилл. — Да и куда ты поедешь?

— Жена получила назначение в санаторий ВЦСПС на юге, поеду с ней.

— Ни ты, ни Уга Атласовна не должны покидать Вутлан. Вы оба там очень и очень нужны. В ближайшее время вы развернем там такое дело!

— Пустые хлопоты.

— Как пустые? Почему пустые? Столько лет своей жизни посвятил я проблеме горючих сланцев, а теперь махнуть на нее рукой? Из-за чего? Из-за какого-то недоразумения, пустой обиды? Да и на кой черт тебе непременно нужна эта должность! Да, кстати, ты читал заключение ленинградцев о качестве наших сланцев? Нет? Вот, почитай.

«Горение сланца в шахтной топке все время носило очень устойчивый характер. Наряду с подсушкой сланца происходило энергичное выделение летучих газов», — прочел Мурзайкин на официальных бланках Ленинградской ГРЭС.

— Ты представляешь, какой это будет триумф, когда мы построим свою ТЭЦ на этих сланцах! Ведь ты еще рабфаковцем, пожертвовав высшим образованием, производил разведку недр чувашской земли. Как же ты теперь можешь оставаться безучастным?!

— Кирилл, я рад, что ты все еще энтузиаст этого дела. Но я теперь пошел по другой линии. Стал автомобилистом, даже на заочное отделение автотракторного института поступил. Моих жертв, как видишь, никто не оценил, никому в Вутлане я не нужен, буду жить как умею. Но позволь тебе дать один дружеский совет — не трогайся пока никуда из Москвы, особенно в нашу глухомань. А то, чего доброго, и тебе всыпят за этого самого Кугарова, ведь и ты его пригревал на заводе…

Сережа позвал отца и гостя к столу.

Кирилл вынул из буфета бутылку водки, налил в рюмки, сказал:

— Давай выпьем по рюмочке, а то ты, друг, что-то уж чересчур мрачно настроен, не годится так, не годится…

Иван залпом выпил одну рюмку, другую, кое-как закусил, но не только не повеселел, а стал еще мрачнее.