Фундамент - Алексей Филиппович Талвир

— Садись скорее, поешь. С обеда голодаешь. Это же так вредно для здоровья.

— Да не беспокойся, мама, я и есть-то не хочу, — отвечала Анна. — Давай подождем отца, всей семьей поужинаем.

— Мы с тетей Сухви давным-давно поели. Мы с ней о своем здоровье не забываем, это вы с отцом портите себе гемоглобин, целыми днями поститесь. Что с тобой, девочка? Ты, по-моему, чем-то сильно опечалена? — заволновалась Уга Атласовна, заметив, что дочь сама не своя.

Анна рассказала о выступлении отца, о реакции людей. Мать, как-то трогательно, по-стариковски сложив руки на груди, то ли равнодушно, то ли устало сказала:

— Не переживай, доченька, из-за него. Он мне столько доставил страданий, огорчений, что я просто перестала на них реагировать. Вот и живем мы с ним каждый своей жизнью. Умные люди давно знают, каков он, а мнение дураков, поверь, ничего не стоит.

И все же лицо Уги Атласовны омрачилось.

Прошел час, второй, Ивана Филипповича не было.

— Ешь, Анночка, и давай ложиться, — сказала Уга Атласовна. — Отец, наверное, опять решил заночевать в своем кабинете.

Анна побледнела, но не решилась поднять глаза на мать.

— Ты веришь, что он там? — вдруг спросила она. — Давай позвоним к нему в кабинет.

— Ни в коем случае! — оскорбленно запротестовала Уга Атласовна. — Ни в коем случае! — И, помолчав, печально договорила: — Я знаю, я совершенно уверена, что он в конце концов поплатится за все. Но пусть эту расплату он получит не из моих рук, не только из моих… — уточнила. — Знаешь, я верю, я убедилась, что злые дела всегда наказуются.

— Мама, — ужаснулась Анна, — ты, по-моему, становишься религиозной?

— О, нет! — почти весело воскликнула Уга Атласовна. — Это вовсе не из области религии. Я просто верю в великую справедливость. — И, подумав, уточнила: — Впрочем, возможно, дело даже не в этом. Просто подлые люди со временем докатываются до своего логического конца. Не будем же им мешать: неблагодарное это дело. — И уже от двери: — Спокойно ночи, моя милая девочка.

В конце следующего рабочего дня Анна пошла к главному инженеру. Вообще-то она весь день рвалась к нему, но ее удерживало опасение, что Сергей Кириллович занят и примет ее торопливо, официально. А вот теперь… Она решительно прошла мимо секретарши, спросила, кивнув на кабинет, главного инженера:

— У Сергея Кирилловича никого нет?

— Нет, — ответила Галина, ревниво окинув ее с ног до головы цепким, недобрым взглядом.

Анна, постучавшись, распахнула дверь. Ей так хотелось иметь официально-деловой вид, выглядеть спокойной, уверенной в себе. Но, увидев Чигитова, прочитав его взгляд-вопрос и даже отчуждение, вдруг смутилась. До нее сразу дошло то, чего прежде она почему-то не допускала: он не нуждается ни в ее сочувствии, ни в утешении. И в самом деле, к чему они ему? Почему она не поняла этого раньше? Как осмелилась прийти сюда?

Чигитов заметил растерянность Анны Ивановны. Он поднялся ей навстречу, любезно пригласил:

— Прошу вас, проходите, здравствуйте.

В его глазах уже не было недавней холодности, в них светилась улыбка.

Но Мурзайкина понимала — это была официальная, служебная улыбка. И ее этим уже не ввести в заблуждение.

— Я хотела… Извините. Я в другой раз зайду… — Анна торопливо, вроде боясь, как бы ее не удержали здесь, выскочила из кабинета.

10

Сергей Кириллович собирался домой, когда в его кабинет вошла секретарша.

— Вас просит зайти Иван Филиппович. — Галина, обиженная невниманием Чигитова, в последнее время держалась с ним очень официально.

— Хорошо, сейчас зайду, — ответил главный инженер.

— Хочу тебя предупредить еще об одной неприятности, — начал Мурзайкин, кивнув Сергею Кирилловичу на стул рядом с собой. Дверь в кабинет закрыта, кроме них двоих здесь — никого, а Иван Филиппович говорил таинственным полушепотом. Именно в этом Чигитов сразу почувствовал что-то нечистое, — На днях ко мне заходил твой родитель. Расспрашивал о тебе: какую должность занимаешь, какой оклад у тебя? Жаловался, что ты его знать не хочешь. Я, конечно, как мог, заступался за тебя, напомнил ему о его темном прошлом, ну, чтобы он не очень-то хорохорился… Но он все равно очень воинственно настроен, хочет с тебя алименты взыскать. Имей в виду.

Сергей Кириллович никак не мог понять, о чем речь. Возможно, Мурзайкин шутит, хочет загладить свою вину перед ним?

— Что-то я не понял вас, Иван Филиппович, — ответил Чигитов. — Мои родители сами пока работают, вполне обеспечены… О каких же алиментах разговор? На содержание Романа, что ли? Но я же каждый месяц посылаю… А они сердятся, говорят — не надо. Иной раз даже возвращают мне деньги.

— Ты что, Сергей Кириллович, за дурака меня принимаешь? — оскорбился Мурзайкин. — Я же не о Кирилле говорю. Какой он тебе родитель? Я толкую о твоем родном отце — о Пухвире Явушкине.

— Какой Пухвир Явушкин? Разве мой отец, Кирилл Герасимович Чигитов, мне не отец? — сказал Сергей Кириллович и только тогда понял, как нелепо прозвучала эта последняя фраза.

Мурзайкин неискренно усмехнулся, чтобы смягчить обстановку. Потом участливо проговорил:

— Сережа, ты что, в самом деле до сих пор не в курсе? Нет, просто удивительно! Обычно такие тайны раскрываются сразу же. А тебе, по-моему, уже под сорок.

— Тридцать шесть, — уточнил Чигитов.

— Ну вот, я и говорю… Кирилл Герасимович усыновил тебя после того, как Харьяс вышла за него и разыскала тебя в детском доме. С Явушкиным у них что-то не сложилась семейная жизнь. Был он до революции кулаком, а во время революции и гражданской войны — атаманом бандитской шайки. Потом пиликал на скрипке в каком-то цирковом балагане. Во время Великой Отечественной войны хотел дезертировать с фронта, прикинулся глухим. А моя жена, Уга Атласовна, уличила его в симуляции и добилась отправки в штрафной батальон. Все думали, что он погиб, а вот, оказывается, вернулся живым и невредимым. Прямо скажу, не повезло тебе, Сергей Кириллович. Нехорошо, конечно, так говорить, сами мы с тобой фронтовики и могли сложить головы, но сгинь вовремя Явушкин, не было бы у тебя всех этих неприятностей из-за него.

Чигитов начинал верить: какая-то доля правды есть в том, что говорил сейчас Мурзайкин. Где-то в глубинах памяти запечатлелись некие скрытые намеки людей, неосторожно брошенные слова матери. Однажды, во время войны, когда он прибыл в свою часть и сообщил ей о гибели Тамары, она горестно воскликнула: «Сынок, у тебя видно моя судьба». Сразу же он как-то не нашелся или не осмелился спросить, что она хотела этим сказать. Ему всегда казалось, что мать очень счастлива со своим мужем и, как он полагал, его отцом. А