Глубокая печаль - Син Кёнсук

Как затекают ноги, когда встаешь, постояв на коленях. Она подожгла благовонную палочку, вставила ее в рис, выложенный горкой на латунной чаше, налила в деревянную стопку, величиной с абрикос, из белой винной бутылки с изогнутым, как у птицы, носиком специально предназначенную настойку для обряда жертвоприношения.

Непонятно, каким образом свет свечки в довольно длинном остроконечном подсвечнике сделал ее тень огромной, которая, словно скатерть, покрыла торжественный стол. На столе всего одна семейная фотография, на которой был и отец. Скорее всего, эта фотография была сделана в студии. Отец стоял, положа руку на плечо Сухэ, рядом с ним стояла мама, ее волосы были смазаны до блеска маслом, тщательно причесаны и уложены назад. Она с трудом припоминала лицо отца таким, какое оно было на этой фотографии».

Домашний кролик в открытую дверцу вышел на заснеженный двор и насторожил ушки.

– Сестра, ты спишь?

– Нет.

Шорох падающего крупными хлопьями снега.

Кролик выскочил в открытые ворота.

«…Она прикрепила эту фотографию на зеркало в комнате, которую частенько приходилось снимать. Сколько бы она ни переезжала, местонахождение этого фото оставалось неизменным – на зеркале. Как бы долго ни возила она это фото везде за собой, время, запечатленное на нем, всегда оставалось для нее таким нереальным.

Когда сегодня утром расчесывалась перед зеркалом, то волос прилип к фото, убирая его, – так получилось – погладила людей, смотрящих на нее с фотографии. Посмотрела на стоящую рядом с отцом мать и как-то даже неожиданно подумала: ″Интересно, а с кем из этих двух мужей мама встретится на том свете?″

– Освободим-ка храм… Мы и так поминаем его только раз в году, да еще и в чужом храме… Как-то не по-людски получается…

Все трое вышли на мару. Она, сев на корточки, прислонилась спиной к стене, а оба старика, заметно ослабевших за последнее время, расхаживали из стороны в сторону в потемках. За плечами старика виднелась полная луна. Луна, висевшая прямо напротив храма, холодным светом блестела на заснеженной покатистой крыше, на снегу навеса над колодцем во дворе. Она взглянула на колодец под этим навесом, и он показался ей одетым в шляпу, и поежилась.

Маленькая девочка прислонилась спиной к глинобитной ограде пустого дома и грелась в солнечных лучах. Она сняла одну галошу, вытряхнула землю, запихала туда новую землю и плотно утрамбовала ладошкой. Распрямила спину и подняла глаза. В ее глазах, словно в зеркале, отразились поля и горы.

Страшно. Объятая полной тишиной, она долго смотрела на лесную тропу. Но так никто и не приходил. Она и в другую галошу напихала землю и придавила ладошкой. Взяла в руку бамбуковую палку, рисуя на земле черепаху, и замерла, посмотрела на лесную дорогу и опять замерла, вытряхнула из галоши землю и снова замерла, посмотрела на гору, потом на поле и снова замерла. Наконец, устав от такого замирания, распрямила спину. Отошла от стены и прошлась вокруг храма.

В солнечном свете черепица крыши отдавала синевой, стоящие в углу двора глиняные чаны блестели темно-коричневым цветом, а от ветра бамбуковая роща трепетала, вызывая ощущение присутствия призрака.

Если шагать быстро, то под ногами гудит ″бум, бум″, а если шагать медленно, то ″топ, топ″. У девочки на глазах навернулись слезы от страха преследующего звука собственных шагов. ″Мама!″ Она вприпрыжку подбежала к колодцу и стала смотреть на свое отражение в нем. Когда так стояла, держась рукой о стенки колодца, один мелкий камушек покатился вниз и плюхнулся в воду, образуя в ней круги. Отражение лица от разбежавшихся волн раздвоилось и стало головокружительно колыхаться в колодце.

Тетя, работающая на плантациях высадки молодых деревьев, уже, наверное, давно вернулась в деревню. Девочка тяжелой поступью направилась домой. Горная тропа была совершенно безветренна и погружена в такую тишину, что можно было услышать даже звук пробегающего мимо муравья.

″Если кто позовет тебя на горной тропе, не отвечай! – услышала она откуда-то хихиканье Сухэ, и у малышки опять все замерло в груди: шорох собственных ног испугал ее вновь. – Д-у-у-у-х… Говорят, что это дух зовет. Если ответишь, он спрячет тебя в мешок и унесет с собой″».

– Это же я так говорил!

– Конечно, ты.

«…На горной тропе девочка оглянулась на храм, который она так долго охраняла в одиночку. Во дворе на бельевой веревке в солнечном свете развевалась одежда. Не в силах больше выносить беззвучно мечущуюся тень дерева, девочка бросилась бежать. И ей все время казалось, что каждый раз, как ноги прикасались к земле, кто-то звал ее по имени.

″Д-у-у-х… Д-у-у-х идет увести с собой″, – преследовало ее. Дыхание перехватило, горло заболело так, словно его ужалила пчела. В поле зрения на прыгающем горизонте увидела идущую навстречу тетю в широкополой соломенной шляпе, обмотанной поверх полотенцем, и с тяпкой в руках.

Девочка плюхнулась на землю и зарыдала навзрыд, вытянув шею: ″Тетя!″

– Когда ты в последний раз виделась с Сухэ? – спросила сильно постаревшая тетя. При этом вопросе она вспомнила свое отражение в колодце и вздрогнула.

– Она в Америку уехала… – не ответив точно на вопрос, почувствовала, как снова прихватило живот, впопыхах натянула галоши на меху и побежала в туалет. Прежде чем она спустила штаны, позыв прекратился. И все же она еще посидела в ожидании.

– Видать, опять что-то не то съела, – издалека донеслись до нее слова старушки.

″Отчего-то кажется, что папа сегодня ночью хочет привезти с собой и маму″, – подумала она и тут же усмехнулась над своей нелепой мыслью. Она еще потужилась, но из нее так ничего больше не вышло. Тяжело, словно таща за собой сломавшийся трактор, возвращаясь на мару, посмотрела на ворота в предвкушении встречи: как будто и вправду папа мог вести за собой маму.

– В Америку, говоришь? А когда?

– Вот уже два года скоро.

– А почему ты до сих пор ничего не говорила?

Молчание.

– А с чего она уехала?

– За мужем поехала.

Снова прихватило живот, и она торопливо нацепила галоши.

– Прости меня. – Казалось, что Сухэ вот-вот расплачется.

Понос прорвало.

Сухэ расплакалась. За все время так ни разу и не навестила, а тут неожиданно приехала сообщить о смерти матери и стала плакать, отчего только еще больше смутила. Было любопытно только одно: как же Сухэ нашла ее, ведь она переезжала с места на место два раза.

– Я больше не вернусь, сейчас даже не могу позвать тебя за собой. Я больше никогда не вернусь, – увидев, что она сидит не шевельнувшись, Сухэ впервые закричала на нее. – Ты что, рассчитываешь забыть меня? Ты что, собираешься начисто стереть меня из