Фантом Я - Ольга Устинова

Прохожий этот был нетрезв, и потому всякое могло ему мерещиться. Однако испуг и удивление его были столь натуральны, а галлюцинаций в его, хоть и пьяной частенько, однако же не беспросветно, биографии не случалось, что можно предположить явившееся ему как реально происшедшее, а не как плод его пьяной фантазии. И в таком случае происходило вот что.

В одном из разрывов снежной и нежной рубашки канала, у противоположного берега его, в той точке, где стояла когда-то, как помнил прохожий, франтоватая церковь, вечно танцевавшая в воде изысканными башенками, и вообще любившая повытворять цветастое Бог знает что в этом самом канале, выписывая коленца, отплясывая тонкими ножками колоколен, радуясь и радуя бело-розовым фламинго на повороте канала, пока ее не сломали во имя постройки нового индустриального гиганта, в том самом водяном пятне, где, существуй эта церковь до сих пор, помещалось бы ее отражение, и увидел прохожий нечто, приведшее его пьяный ум в недоумение, а по дальнейшем рассуждении и просто его напугавшее.

Померещилось прохожему, что в незатянутом льдом полукруглом у берега водном пространстве, среди хмурой осенней ночи, спит бело-розовым фламинго нежная балерина-церковь. Осенняя ночь сняла с нее краски, как уничтожает их черно-белая пленка, лишь силуэт ее выделывал плавные па в ледяной воде канала.

Было там и нечто другое, поразившее пьяный и потому медленный и заторможенный ум прохожего.

Померещилось прохожему отражение в черной воде канала силуэта человека, нависшего над перилами набережной и уставившегося в воду.

Однако, когда прохожий в машинальном любопытстве поднял глаза, то отметил про себя, не задумываясь, тот странный факт, что на набережной, на противоположном берегу, в том самом месте, где стояла когда-то архитектурная божественная балерина, в снежной хмари морозной осенней ночи вовсе даже никого и нет. Никто не стоял над чугунными перилами и не свешивался с них, глядя в воду.

И пока эти невероятные факты окончательно отпечатывались и переваривались в его пьяном мозгу, он успел миновать место сие и пройти основательный кусок пути. Однако, окончательно уразумев, что такого быть не может, решительно повернул обратно. Оказавшись же у заповедного места, обнаружил, что крошечный полукруг черной воды уже завоеван морозом и затянут жидкой кашицей льда, еще ненадежной в крепости, но для глаз непроницаемой.

Фантом Я. Повесть

Часть I

В детстве мне сказали, что я — проблематичный ребенок. Я поверил и создал им в семье проблемы. Не извиняясь. Проблемный так проблемный.

Что-то, т. е. именно это, меня долгие годы тяготило. Я нес на себе груз обвинения. Приговоренности. В которую поверил как зачарованный. Подспудно им, моим приемным, хотелось, чтобы я был «тяжелым». Это освобождало их совесть. Не знаю эталон, но ощущение у меня было, что у меня тяжелые родители.

Те психические нагрузки, которые они на меня понавесили, вечно в чем-то обвиняя, укоряя, отчитывая на повышенных тонах, вовлекая в осуждение меня чужих людей, соседей, скажем, туда же и их родственников, создавали для меня ощущение мира вокруг как всеобщий указующий и осуждающий перст.

Постепенно мне стало казаться, что те кто проходит мимо меня, знают обо мне и тоже осуждают. И я выработал привычку в глаза прохожих не смотреть. Я никогда не смог бы узнать тех, мимо кого проходил может быть не раз в округе. Так получилось, что я не отвечал на приветствия, если меня опознавали. Моя слава замкнутого и странного, а также невежливого, росла. И поскольку я ничего не предринимал в ответ, она выросла больше меня и взяла меня в плен.

Я не умел думать, воспринимая клетками, и мое эмоциональное тело раздувалось от развивающегося собственного негативизма в ответ тому, с которым я сам сталкивался, на который реагировал в первую очередь, в ущерб своей, в принципe незлобивой, натуре.

Я позволил им меня создать. Маленький фантом чужеродных энергий, которые я наколлекционировал и воспринимал как свои.

Я их усыновил, с ними рос, их лелеял, с ними носился как со своими. Но где-то внутри считал себя их жертвой, и потому себя жалел.

Не помню когда я начал писать. Может быть всегда в моем веке, потому что прежде чем положить нечто свое на бумагу, я проигрывал это в голове. Так было с детства. Мысленно я с кем-то разговаривал в виде того, что происходило со мной, и что я переживал. Когда я понял, что давно пишу повествования в голове, я начал их записывать на бумаге.

Я никому ничего не говорил и записки не показывал. Для меня мои писания всегда были тайным священнодействием. Я боялся сглаза. Мне казалось, что я перестану писать, если это увидит свет. Очень долго это было моей личной тайной.

Я был красив. В меня влюблялись, но я не верил, что могу быть любим и распускал иглы рассерженным ежом. Я думаю в моих иглах был яд, потому что их любовь ко мне сменялась ненавистью. Так я, пораненный, умел ранить.

Осиное гнездо обиды на человечество, во мне, подзуживало к нападению при малейшем приближении ко мне кого-нибудь, и я принимал боевую позицию, еще не будучи атакован. На симпатии я отвечал рычанием пса на привязи, без разбора.

Одним из самых ранних моих «плохих» поступков было убийство рождественской елки.

Она была великолепна как софийский собор. На ней было столько игрушек, что она вся под их блеском исчезала. Родители мои расстарались.

Я до сих пор не понимаю что меня на это толкнуло.

Я был один в комнате, они ушли на кухню. Я сидел на детской кровати у окна, и елка прикрывала меня от остальной комнаты.

Меня вдруг потянуло сделать что-то запретное, плохое. Я вытянул ногу и, коснувшись ствола, толкнул красавицу елку, стоявшую на полу, на кресте.

Меня не ужаснуло что я сделал. Я просто запомнил это навсегда. Мое любопытство, что значит быть «плохим» ребенком, было удовлетворено. Сбежавшиеся охающие и ахающие родители и соседи меня не волновали. Я свое сделал. Пусть попробуют сказать, что я «хороший». Будет ложь. Я утвердился в своей роли плохого.

Я отрицал свою виновность. Я настаивал, что не знаю «почему она упая». Я не произносил букву «л».

Вина моя была недоказуема. Уходя из комнаты, отец прошипел «дрянь». И это отпечаталось в моем мозгу, как на свежей фотопленке, мною не осознанно. Засев как невидимая заноза, на всю жизнь. Яд, активизирующийся в определенных ситуациях, от меня независимо.