Алфавит от A до S - Навид Кермани
355
Снова мчусь по Кёльну, не останавливаюсь на светофорах, чудом избегаю аварий, вся в поту пристегиваю велосипед и бегу к входу – снова опаздываю, но на этот раз мне даже немного весело. Когда выяснилось, что я забыла билеты дома, сын сначала застыл в ужасе, но потом уверенно заявил, что ничего страшного, мол, после зимнего перерыва он сходит на матч с папой, а сейчас можно посмотреть матч в баре – все равно холодно. Но среди толпы мужчин, стекавшихся на стадион, он в своей красно-белой форме казался арлекином, сдерживающим слезы. Я прикинула: до начала игры восемнадцать минут. До дома – тридцать. Если нестись изо всех сил – может, двадцать пять. Одна минута на то, чтобы забрать билеты, и двадцать пять обратно – сын окажется на месте до конца первого тайма.
– Жди меня здесь, – решительно сказала я, словно снова была одним «из братьев Блюз», – не двигайся. Я вернусь с билетами.
Сын крикнул мне вслед, что я сумасшедшая, что, безусловно, правда.
На обратном пути, на пике эндорфинов, я закричала на двух велосипедистов, чтобы они немедленно уступили мне дорогу. Они даже не пошевелились, я добавила, что мчусь на матч ФК «Кёльн». После этих слов они сразу съехали с велодорожки, уступая мне место, и с одобрением кивнули. Вот как вас впечатлить, подумала я: притвориться футбольной фанаткой. Сын пропустил меньше получаса игры, и счет все еще был ноль—ноль.
– Мама, – сказал он, – это было круто.
И, честно говоря, я тоже так думаю.
356
В титрах нет музыки, только вдали слышен редкий лай собак, где-то сигналит машина, кто-то насвистывает, гудит Мехико – типичный фоновый шум, который в любом большом городе звучит почти одинаково, если закрыть глаза и сесть, скажем, в парке, подальше от дорог. На экране, где идут титры, нет ничего примечательного – дома, над которыми серое небо без облаков. Но никто в зале не встает, хотя титры кажутся бесконечно долгими. Обычно даже в камерных кинотеатрах хотя бы несколько зрителей встает, не дожидаясь, пока включат свет. Я не киноман и остаюсь на месте, только если мне нравится музыка или если финал символичен – например, ковбой скачет в закат. Сейчас же казалось, будто публика негласно договорилась почтить фильм, оставаясь на своих местах, несмотря на то что на экране ничего не происходит. В воздухе ощущается напряжение, словно весь зал охвачен невидимым электричеством. Когда на экране идут музыкальные титры, длящиеся целые три минуты, становится ясно: все останутся до конца. И вот, почти в самом конце, мы видим самолет, медленно пролетающий по небу. Одно движение кажется настоящей сенсацией.
Зима
357
Последний день после восьмидесяти лет, тридцать из которых я провела рядом с ней. Прощание пронизано меланхолией, но не грустью, ведь пожилая дама, которая стала слишком старой для того, чтобы стоять за прилавком, не обязана разбирать полки, утилизировать посудные щетки или продавать кассу на «Ибэй», чтобы место заняли парикмахерская, магазин мобильных телефонов или, что еще хуже, букмекерская контора. Все, что ей нужно сделать, – это передать ключи и получить за это даже больше, чем она заработала бы за пять лет. Ресторатор, который тоже был ее клиентом, выкупил магазин вместе с его содержимым. Что бы он ни задумал, он явно не собирается изгонять дух старушки, который витал здесь на протяжении поколений – вместе с ее родителями и бабушкой с дедушкой. Однако продолжать бизнес не получится – через улицу в «Коди» те же самые щетки вдвое дешевле. Станет ли этот магазин декорацией для фильма, или его обстановка, сохранившаяся с довоенных времен, превратится в фон для очередного модного заведения? Так или иначе, хозяйственный магазин на нашей улице теперь будет существовать лишь для развлечения, как тематические отели в Португалии, – это высшая слава после смерти, подобная мумификации.
358
В детстве я никак не могла понять, как накануне Рождества вообще могут ездить машины. Я стояла на холме, где мы жили, и смотрела вниз на главную дорогу, и это было почти мистикой – так же необъяснимо, как само Рождество, – что кто-то мог быть в пути в такой момент. Если они отправлялись на праздник или возвращались домой – это еще можно было понять, но целый вечер и в таком количестве? А врачи и полицейские, которые должны были работать в этот день, казались самыми несчастными людьми на свете. В этом году я бы с радостью поменялась с ними местами.
* * *
Вернувшись домой, я с радостью обнаруживаю, что по третьему каналу показывают Лорио. Однако мой сын считает его шутки дурацкими. Дурацкими? Это тонкий юмор, возмущаюсь я, хотя он, конечно, просто не жил в ту эпоху, когда шутки Лорио были действительно смешными – это было время до Гельмута Коля, когда все было четко упорядочено, и этот порядок мог в любой момент с грохотом разрушиться. Тогда поезда ходили по расписанию, матери сидели дома, иностранцы были гастарбайтерами, геи оставались невидимыми, домоуправы внушали страх, обед был ровно в полдень, а среди соседей обязательно находился бывший блокфюрер.
Мы переключаем канал и натыкаемся на Лорела и Харди, и я уверена, что мы с сыном посмеемся, как в старые добрые времена мы с сестрами смеялись с нашими родителями, а они – со своими родителями в Иране. Этот юмор не требует контекста пояснений и будет понятен даже через тысячи лет. Просто смотри. Но снова я единственная, кто смеется, фыркает и громко хохочет, пока сын терпеливо ждет, думая, что я переключу канал, и наконец говорит:
– Мам, это совсем не смешно.
В его словах есть доля истины: Оливер Харди снова и снова падает, хотя Стэн Лорел вовсе не подставляет ему подножку специально.
359
Три непрочитанных автора на букву R и с ними – снова целый мир, который разворачивается передо мной в последние дни этого года: Французский Ренессанс, межвоенный Берлин и современный Афганистан. Читать Йоахима Рингельнаца мне хотелось еще меньше, чем Рабле или Атика Рахими, но именно с него и решила начать. Этот сборник мне когда-то подарил мальчик, еще
