Алфавит от A до S - Навид Кермани
Приходите, сыны человеческие!
Глядите, что в моем сердце сокрыто:
На этом свете нет у меня врага, кроме самого себя.
Разговоры повторяются слово в слово, лица, лай собак и музыкальные цитаты возвращаются, но уже в новых жизнях, одна и та же возлюбленная, но с двумя разными любовниками, шоссе в свете фар, и зрителю никогда не станет ясно, кто из двух «я» сидит за рулем. Там, где размываются границы между вымыслом и реальностью, может родиться великое искусство, но дни становятся невыносимыми. Мелле допускает, что болезнь превратила его в писателя вопреки его воле: «Но даже если текстовые трудности решены хотя бы частично, жизненные проблемы остаются нерешенными, даже если они, как здесь, пересекаются».
Через двадцать минут сын уже не хочет больше смотреть.
– Да, толком ничего не видно, – утешаю я себя, пытаясь оправдать неудачу тем фактом, что фильм втиснут в маленький экран ноутбука.
– Дело в другом, – поправляет меня сын. – Смотреть фильмы на ноутбуках или маленьких экранах – это теперь обычное дело.
– Что? – возмущенно восклицаю я, надеясь извлечь из ситуации хотя бы культурную критику. – Если говорить о литературе, то да, один смартфон может вместить в себя целую библиотеку. Но искусство кинематографа, особенно таких режиссеров, как Дэвид Линч, рискует потерять свою сущность, если воспринимать его в таком уменьшенном формате. Именно кино, самое молодое из всех искусств, может исчезнуть первым.
– Мама! – Сын окончательно раздражен.
В новостях, которые он включает, чтобы я не заставила его смотреть очередной фильм, торжествует очередной националист: он строит политику для богатых, но был избран бедняками, хочет либерализовать законы на оружие, чтобы бороться с насилием, говорит от имени Иисуса, презирает слабых и чужаков, называет себя патриотом и первым делом упраздняет министерство экологии, проповедует мораль и лжет на каждом шагу, защищает семью и продвигает частные телеканалы, призывает рожать больше детей, чье будущее тратит на налоговые льготы, приватизацию и вырубку тропических лесов. И так далее – привычные противоречия, которые любой здравомыслящий человек должен бы разоблачить, или, может, что-то не так с моим собственным восприятием.
Выборы прошли честно, признает корреспондент с мрачным лицом. ООН лишь указывает на ложные новости и ложь победителя, который почти всю свою кампанию вел в интернете. Язык больше не служит для передачи мыслей, а скорее для их сокрытия, о чем когда-то писал Петер Надаш, говоря о нацизме, хотя это могло бы относиться и к современной Венгрии. Страны одна за другой отказываются от ориентиров, на которые западный мир опирался со времен Второй мировой войны, и, как когда-то левые, восстают против системы.
Возможно, больше всего меня пугает то, что я снова вижу свое собственное высокомерие, свое мышление в категориях «свой» или «чужой», свои преувеличения и дерзость утверждать, что представляю народ. Ясно одно: этот сдвиг происходит именно тогда, когда, казалось бы, мы стремимся быть справедливыми ко всем – отказываемся от дискриминации, проповедуем толерантность в рекламе и спорте, избираем мэра-гея, женщину-канцлера, чернокожего президента и суперженщину-трансвестита [101]. Мы говорим осторожно, пишем осторожно и тщательно очищаем музеи, учебные программы и театры от всего, что может задеть чьи-либо чувства. Биполярное расстройство, как и любой психоз, чаще всего проявляется у людей, которые отличаются повышенной конформностью. «В „здоровые“ времена такие личности жестко подавляют свои сильные внутренние импульсы ради социальной гармонии. Они стремятся угодить всем вокруг, не умеют выстраивать личные границы, чувствуют раздражение там, где другие его не замечают, стремятся выполнять все задачи идеально, пока, как выразился один эксперт, их не „раздавят“ требования – как чужие, так и собственные. Тогда наступает перелом, и прежде яростная самодисциплина рассыпается на тысячи осколков самоуничтожения».
В конечном итоге у Мелле больше нет банковского счета, он оказывается бездомным и по уши в долгах, его официально признают недееспособным и назначают опекуна от государства. Сейчас против него ведется несколько судебных разбирательств, и его неоднократно помещают в психиатрическую лечебницу. Однажды его даже арестовали полицейские в касках и вернули в закрытое отделение. В медицинском заключении указано, что он не осознает необходимость лечения и отказывается от приема лекарств. Поэтому он больше не может самостоятельно решать свои личные дела, такие как «управление имуществом, здоровье, выбор места лечения, общение с властями и судами, а также вопросы, связанные с жильем». Его дееспособность значительно ограничена. Он не способен адекватно оценить ситуацию, чтобы отказаться от опеки, и не понимает в полной мере, в каком состоянии находится. Тем не менее с ним «все же можно общаться с помощью языка».
Это касается и движений, которые набирают силу по всему миру или, как сейчас в Бразилии, приходят к власти. Они пренебрегают общественными институтами, сформировавшимися за последние два века – парламентами, газетами, государственными СМИ, – и предпочитают использовать новые технологии, чтобы напрямую обращаться к своим последователям, которых действительно можно назвать «фолловерами», потому что вновь появляются «фюреры» – лидеры. Несмотря на это, с ними все же можно общаться с помощью языка. Проблема в том, что они считают нас такими же безумными, саморазрушительными и жаждущими контроля, какими мы считаем их, называя либеральные демократии тираниями глобальной разрушительной силы. И никто не может точно сказать, кто из этих «я» сидит за рулем. В Бразилии с сегодняшнего дня интеллектуалы, художники, коренные народы, экологи и климатологи будут считаться безумцами, которых нужно изолировать, особенно если их мнение противоречит линии новых властей.
В Соединенных Штатах, как я прочитала несколько дней назад, уже наблюдается формирование племенного поведения: за или против президента, город против деревни, побережье против прерий, Север против Юга, и никакой середины, никакого места для компромисса – только молчание или конфликты, даже внутри семей. Проблема в том, что, как и отдельные личности, народы могут потерять свою идентичность и осознать это лишь тогда, когда уже будет
