Неотправленные письма - Олег Юрьевич Рой

По дороге домой Надежда не читала – в трясущейся на ухабах дороги, которая осталась в наследство от Украины, буханке читать было неудобно. Надежда думала о людях, которые её окружают.

Война, которая здесь шла уже восьмой год, многое изменила в людях, но вовсе не так, как можно было себе представить. Она не ожесточила дончан, не сделала их циниками и мизантропами. Наоборот, война словно сдёрнула с душ людей матовую плёнку, из-под которой пробились лучи света от их душ.

Война с её обстрелами, бомбёжками, с постоянно нависающей с запада неонацистской угрозой очистила людей от всего чуждого, наносного, искусственного. Люди стали ближе друг к другу. По-другому, наверно, и быть не могло – в этой атмосфере ты быстро ощущаешь хрупкость человеческой жизни, своей и чужой. Быстро учишься дорожить ею – и чужой, и своей.

Здесь всегда надо быть готовым прийти на помощь ближнему – даже просто потому, что в следующую минуту помощь может понадобиться тебе самому. Да и само слово «ближний», абстрактное в мирное время, приобретало здесь совершенно иной смысл. Ближний – это тот, кто перевяжет раны, кто вытащит из-под обстрела, – и которому перевяжешь раны ты, которого ты будешь тащить из-под огня. Ближний – это тот, с кем ты разделишь кусок хлеба – его или свой. Вообще, понятия «своё» и «чужое» очень сильно размылись. Незнакомых людей здесь пускают под свой кров, кормят, помогают – опять-таки хотя бы потому, что завтра нуждаться в крове и помощи можешь ты сам и твоя семья…

Люди стали откровеннее друг с другом, стали честнее – но и доброжелательнее. Общая беда, общая опасность сближают. Они показывают, что в нашем повседневном общении слишком много лишнего. Как жаль, что для такого очищения души людям нужна война! Как будто в мирное время нельзя быть такими же – простыми, честными, добрыми, сочувствующими…

– О чём задумались? – спросил Гришка. Вовка на заднем сиденье увлечённо листал одну из купленных книг. «Надо будет ему планшет купить», – невпопад подумала Надежда. Компьютер у них дома был, но на планшете книги читать, говорят, удобнее. Да и вообще удобно – целая библиотека в кармане.

– О людях, – ответила Надежда. – О наших, донецких.

– А что люди? – с тех пор, как Гришка остался без руки, он очень странно пожимал плечами. – Люди у нас хорошие. Может, за то нас и не любят. Сегодня опять ночью обстреливали…

– Знаю, – кивнула Надежда.

– По Донецку начали было, – проигнорировал ее слова Гришка, – да наши быстро им ответку бросили, они и заткнулись. А вот по Горловке, Макеевке, Енакиево – прилетало не слабо. Двое погибло, шестеро ранены.

– Каждый день такое, – кивнула Надежда. – Ужасно. Позавчера троих детей в Донецке убило…

– Двоих, – уточнил Гришка, – одну девочку спасли всё-таки, хотя остановка сердца была. Её вчера в Москву отправили. – Он тяжело вздохнул. – А у меня у шурина соседский парнишка с сестренкой на речке купались, так еле ноги унесли – бандеры по пляжу отоварили, поздравили детишек с каникулами… только чудом никто не пострадал, смех и грех – только одному пацану осколком велик новый раскурочило.

– На Крынке, что ли? – спросила Надежда. Гришка кивнул. – Это чем же они туда достали? У тебя же жена из Липового вроде?

– Из Липового, ага, – кивнул Гришка. – Там и шурин живет, в доме тестя покойного, царство ему небесное. Чем-чем, натовским чем-то, ясен пень. Я тут по радио их волну иногда ловлю, не специально, она нашу станцию перебивает, так там один генерал из их бандитской армии говорил, что они-де благодарны натовцам, мол, теперь бьют из пушек по нашим складам и штабам…

Гриша вильнул, объезжая колдобину на дороге, заполненную стоячей водой:

– Типун бы ему на язык размером с эту ямину! Каким штабам, каким складам! В Крынке, где золовка учительствует, в школу метили, шесть снарядов уложили, да не попали, косоглазые. У школьной котельной только крышу снесли, да вместо спортплощадки теперь воронка – как раз там, где песок был для прыжков в длину. Я сам в эту школу ходил, каждый миллиметр знаю. В Донецке две школы за одну ночь с землёй сравняли, а уж по детской больнице сколько били – не счесть. Григорьевич как услышит – с лица спадает и кроет матом, хотя, сами знаете, матерщина – это совсем не про него.

– Да уж, – кивнула Надежда. – Гриш, а ты, как нас завезёшь, обратно в госпиталь?

– Да уж не к тёще на блины, – хохотнул Гришка. – Куда ж ещё?

– Ты, пожалуйста, передай Григорьевичу, – начала, было, Надежда, но Григорьевич и сам объявился:

– Гриш, ты моих отвёз? – ожила рация.

– Завожу, – ответил Гришка. – Въезжаем в Русский Дол как раз.

– Как высадишь, бегом в сто первый батальон, – продолжил муж Надежды. – Надо паренька забрать.

– А что там? – удивился Гришка. – Сегодня вроде как затишье после вчерашнего…

– Да он, похоже, ещё вчера словил осколок, – ответил Владимир Григорьевич, – и то ли под адреналином не заметил, то ли просто проигнорировал из удали молодецкой. А сегодня парня скрутило так, что срочно его к нам надо. Не заезжай на базу, дуй сразу к ним, идёт?

– Так точно, – ответил Гришка, притормаживая у дома Ясенецких. Надежда тут же отобрала у него микрофон:

– Володя, я понимаю, что тебе не до того, – сказала она, – но пусть кто-то сфоткает твоего… – она сверилась с книгой, – Шелаева, а фотку сбросьте мне.

– Уже сфоткали, сейчас пришлю, если связь будет, – ответил ее муж. – А зачем, если не секрет?

– Долго говорить, – Надежда не хотела задерживать Гришку – он ведь не отдыхать потом ехал, а на передовую за раненым, – есть возможность найти его, ну, то есть узнать, кто он и откуда.

– Хорошо, – ответил Владимир Григорьевич, – вечером расскажешь, если меня, хм, дела не задержат. Хотя наши, говорят, неплохо их вчера проутюжили, не скоро теперь головы высунут…

* * *

Мобильной связи не было, так что фотографии неизвестного Владимир Григорьевич принёс домой на флешке. К счастью, в госпитале в тот вечер тоже было спокойно – как и предсказывал муж Надежды, нацисты после мощной ответки от артиллерии Освободительной армии, утихли и даже не постреливали по своему обычаю. Хотя последнее время, они вообще как-то старались экономить боеприпасы и не палили почём зря, как раньше.

– Да уж, это вам не с ополченцами воевать, – говорил Владимир Григорьевич,