Сторож брата. Том 1 - Максим Карлович Кантор
Роман Кириллович проехал мимо разрушенного корпуса больницы. Расстреляли больницу № 6 имени Калинина недавно; прилетела британская ракета и смела полдома. Событие это не получило освещения в западной прессе, а свободная русская журналистика не считала возможным про такое писать на фоне страданий украинского народа.
Сложнейшая задача встала перед прогрессивной русской журналистикой. Как обстоит дело со слугами режима и холопами — ясно: они, конечно, раздуют случай с больницей в трагедию! Требовалось соответствовать моменту и говорить правду — но в чем правда момента? Следовало так исхитриться, чтобы вместе со всем прогрессивным человечеством обругать «варварскую русскую культуру», но — коль скоро ты живешь в России — надо ругать со всей осторожностью.
Так, редактор газеты «Колокол-2» изобрел универсальный оборот — он называл русскую культуру «так называемая великая русская культура». Этим он давал сигнал своим западным коллегам, что понимает относительность величия русской культуры, однако внутри страны объяснял так: «Нашу культуру действительно называют великой, это не случайно». Придраться не к чему, а легкий налет свободолюбивого лакейства не вредил русской Фронде. Ну, может ли уважающая себя демократическая пресса писать про больницу, в которую попала британская ракета? Нонсенс.
Роман Кириллович давно обратил внимание, что про жертвы Донбасса пишет только патриотическая пресса, а либерально-демократическая пресса о таком не пишет.
— Как же так? Ведь тоже людей убивают… — растерянно говорил Роман Кириллович. — И тех, и других…
Вот что хочется понять, думал Роман Кириллович, вот что мне важно: где, в какой точке соединяются протест против властей и предательство Родины. А как же Бакунин? А как же Чернышевский? Протестовать необходимо, иначе станешь рабом. Но они не предали народ. Когда, протестуя, ты переходишь в ряды врагов Отечества — а враги уже не с властью сражаются, а с твоим народом — то твой протест перестает что-либо значить. Вспомни Гая Марция Кориолана и его борьбу с Римом, вспомни князя Курбского и его вольнолюбивое предательство. И чего стоит Ленин, который радовался победам германского оружия в Первой мировой? Убивали русских солдат, а революционер радовался победе над самодержавием. Любопытно, как сегодня рассуждает мой брат Марк. Он живет в Англии, в той стране, которая посылает снаряды, чтобы ими стрелять в русских людей. И он говорит себе так: моя новая родина Англия атакует тирана Путина и оболваненных им орков! Так сегодня себя успокаивают. Мол, убивают не ребят из моей школы, не соседей по подъезду, которые приносили молоко моей кошке. Убивают орков! Марк, эх, Марк, подумай! — кричал он в мыслях своему брату. — Марк, остановись! Это не в царя-батюшку стреляют, а в живых людей. Это на твои деньги, профессор Оксфорда, на твои налоги покупают мины. Чистоплюй трусливый, спрятался.
Российские правозащитники брезговали террористическим сепаратистским Донбассом, считалось, что это бандитский город. Службы безопасности Украины следили за теми русскими, что приезжали на Донбасс и заносили их в специальные списки. К тому же легко было выйти за черту города, где СБУ уже отлавливало граждан по признаку русской речи.
Служба Безопасности Украины (СБУ) за короткий срок сделалась столь же страшной организацией, как КГБ. В силу того, что насилие, применяемое СБУшниками, было как бы легитимно и насилуемых насиловали по праву (страна Украина подверглась нападению, и надо уничтожить оккупантов и их пособников), появился ореол усталого благородства вокруг СБУ. Поскольку «пособником» русских войск потенциально являлся всякий этнически русский (а русских на Донбассе большинство), поле деятельности у СБУ было огромным — выявить русских, отследить русскую речь, нагрянуть в дом и уличить в измене украинским идеалам. Немного мешало то, что в течение четырехсот лет русский язык был главным на Украине и по-русски говорили все — в том числе по-русски говорили сотрудники СБУ и доносчики, которые писали им доносы по-русски и кляузничали на русском языке.
— Алло, это СБУ? Внимание: мой сосед говорит по-русски!
— А почему вы сами по-русски говорите?
— А почему вы мне по-русски отвечаете?
На минуту оба замолкали.
Потом доносчик торопливо и заискивающе говорил:
— Слава Украине!
И представитель карательных органов вальяжно завершал пароль:
— Героям слава!
Но, как бы то ни было, трудности преодолевали: пособников русских ловили, затем допрашивали, привязывали к столбам на улицах, их секли, били, расстреливали — в зависимости от степени вины и от настроения.
Донецкие боевики не отставали — подчас не уступали в жестокости; и как бы они могли отличаться, если это был один и тот же народ?
Донецк, в представлении безмятежных обывателей столицы, славился подвалами, где (по слухам) пытали украинских солдат. В такой подвал и доставили Романа Кирилловича.
Московский охранник сдал Романа Кирилловича с рук на руки другим людям, ни минуты лишней в Донецке не пробыл. Отдал сопроводительные бумаги, их отшлепали печатями, поставили витиеватые росчерки (чем мельче чиновник, тем замысловатее подпись), пожал руки хмурым вооруженным мужчинам, слегка подтолкнул Романа Кирилловича в спину.
— Переходите от меня в распоряжение… — москвич переводил взгляд с одного вооруженного мужчины на другого. Если в Москве он и его коллеги в погонах выглядели грозно, то рядом с донецкими мужиками — одетыми не по уставу и не атлетическими — они смотрелись бледно.
— К Макару он переходит, — сказал один из мужчин.
И Романа Кирилловича повели по коридорам, мимо комнаты, в которой избивали человека, привязанного к стулу, мимо комнаты, заполненной плачущими женщинами, мимо туалета с распахнутой дверью. На унитазе сидел вооруженный мужчина и, судя по блаженному кряхтению, справлял большую нужду.
Романа Кирилловича вывели из подвала другим путем, не тем, каким привели внутрь. Снова усадили в машину и привезли к зданию, похожему на котельную: окон не было, от барака шел горячий пар.
Бетонный барак не мог быть научным центром и, если бы главарь пиратской республики (или кто там у них ответственный?) решил создать комнату для бесед ученых, он бы, наверное, выбрал место получше. Это же склад, пакгауз, это не для людей.
— Здесь живут? — спросил Роман Кириллович.
— Ну, это как кому повезет. Одни живут долго, другие не очень.
Его ввели в пустую комнату. Внутри был один человек, он сидел на корточках, привалившись спиной к стене.
— Это Макар, — сказали Роману Кирилловичу, и затем мужчины, что привели его внутрь, ушли.
— Тут люди живут? — повторил свой безумный вопрос Роман Кириллович.
— Располагайся, мил человек. Я живу, и ты поживи.
— А что, я тут один?
— Почему один? Вот я еще есть.
