Рыжая полосатая шуба. Повести и рассказы - Беимбет Жармагамбетович Майлин
и я как-то выпрямился, будто нашел себя. А тут еще и Даукара вернулся. На войне он стал членом партии. Под его руководством вступили в партию тогда я и соседи Ташен, Избасар, Алданал... А несколько позже мы с Рабигой и поженились...
Амиржан вздохнул и опять оборвал свой рассказ. Сидели мы недалеко от столовой и видели всех, кто выходил и входил, и слышали все голоса. То и дело доносились до нас смех, шум, возгласы. В другое время все это, конечно, невольно привлекло бы мое внимание, но теперь - всецело увлеченный историей жизни Амиржана - я ни на что не обращал внимания, мне хотелось знать, чем же все кончилось. Мне уж было ясно, что главный стержень рассказа Амиржана, несомненно, - Рабига. Все, что до сих пор рассказывал о ней, лишь начало, предисловие. Но вот-вот он поведает самое главное, откроет самую суть своей жизни. Однако он молчит, точно желает еще больше заинтриговать. Кажется, что его занимает сейчас что-то совсем другое. Он смотрит в другую сторону. Почтенный Конысбай сидит, о чем-то думает, безмолвно шевелит губами. Он и в самом деле больше отдыхает, чем работает топором. Время от времени посматривает на нас, но встретится глазами с Амиржаном - и поспешно отвернется, начнет тюкать по бревну. Вот, мол, - тружусь в поте лица. Торопливо подходит Рабига. Она озабочена. Дел у ней невпроворот, и видно, что она вся поглощена ими. Но иногда у нее становится совершенно растерянный, обескураженный вид. Кажется, она спрашивает себя: <А правильно ли я поступила? Так ли все сделала?!> -перебирает в уме все свои дела - и никак не может прийти к определенному выводу. Со стороны очень заметно, что в общественную работу она окунулась совсем недавно и опыта ей явно не хватает.
Почтенный Конысбай отложил топор, достал из-за голенища роговую табакерку-шакшу, хлопнул ею раза
два по колену, потом отсыпал на ладонь насыбаю. Все это он проделал медленно, обстоятельно, будто выполнял какую-нибудь важную работу. Он видел, конечно, как спешила к нему Рабига, и всем своим сосредоточенным обликом и действиями, казалось, говорил ей: <Подожди сношенька, не спеши. Разве не видишь, что я закладываю за губу насыбай?..> И хотя всем было ясно, что работал он лениво, кое-как, лишь подхлестываемый окриками, однако изображал он из себя человека смиренного, покладистого и, главное, увлеченного общественно-полезным трудом.
- Каин-ага! - начала Рабига.
- Говори, сношенька... я слушаю.
Амиржан намеревался было продолжить свой рассказ, но услышал голос жены (хотя, может быть, бывшей жены?), покосился на нее, опустил голову и еще сильнее нахмурился. Казалось, и сама Рабига, и ее слова только раздражали его. Меня, это, помню, очень удивило. Рабига - если смотреть со стороны - совсем не похожа на женщину, способную на что-нибудь дурное. Ни внешностью, ни поступками она ничем не выделяется среди обыкновенных аульных женщин. Такая же, как и все. Правда, она ответственный работник, руководит важным участком колхоза...
Закончив свои дела с Конысбаем, Рабига направилась к нам. Теперь она не спешила, как всегда, а шла спокойно, степенно, словно каждый шаг считала. Лицо ее стало печальным, задумчивым. И опять я глядел то на нее, то на него и ждал, что-то сейчас непременно произойдет. Голова Амиржана склонилась еще ниже, пальцы начали нервно рвать траву. На лице тревога, смятение, досада и раздражение - все это вместе.
Рабига подошла, неожиданно улыбнулась:
- Все еще сидите?
- Да вот беседуем.
- Пойдемте к нам... Чаем угощу.
- А что, Амиржан? Пойдем, пожалуй?.. - спросил я.
Он бледнеет, хмурится, отмахивается:
- Нет... Вы идите, а я... мне по одному делу еще надо...
- Э, как же?.. Вы ведь еще не все рассказали...
- Как-нибудь в другой раз... в другом месте.
Улыбка на лице Рабиги сменяется грустью. Она смотрит на Амиржана, будто хочет сказать: <Мог бы перед чужим человеком и скрыть нашу ссору>. Потом говорит сдержанно, суховато:
- Меня напрасно смущаешься. Можешь и при мне рассказывать. Лишь бы не врал...
Чувствуя поддержку Рабиги, я начинаю настойчивей уговаривать Амиржана. Он продолжает дуться, хмуриться, но все же поднимается и идет с нами, однако заходит с другой стороны, только чтоб не идти рядом с Рабигой. От растерянности или досады он не знает, куда девать руки: то прячет их за спину, то сует за пояс, то упирает в бока. Рабига молчит и улыбается. Ей хорошо знакомы все повадки Амиржана. Она, должно быть, даже догадывается, что сейчас происходит в его душе.
Подходит длиннолицая, бледная женщина, стыдливо вытирая кончиком жаулыка глаза, и тихо зовет:
- Рабига, подойди сюда...
И, отведя ее в сторонку, начинает что-то быстро шептать, будто боится, что не успеет все высказать. А рассказать, по-видимому, нужно о многом. Говоря, она взмахивает руками, и не трудно догадаться - что-то ее взволновало, возмутило, оскорбило до глубины души.
- Э, ладно. Пойдемте, - говорит Амиржан, вздыхая, и объясняет мне: - Это тоже одна из тех, что не ладит с мужем.
И, отойдя на значительное расстояние, с откровенной неприязнью он косится то на жалобщицу, то на Рабигу, однако видно, что яснее высказать свое осуждение не решается.
- Как же так? Разве сейчас не самое время жить мужьям и женам в полном согласии и дружбе?
Амиржан становится еще грустнее:
- Кто знает, чья вина больше во всех этих историях...
- А чего тут не знать?.. Нужно сесть да спокойно поговорить, вот и выяснится, кто в чем виноват.
- Э, легко вам так говорить!.. Сначала муж упрямится: <Чего она выпендривается? Разве не муж я ей? Могла бы и уступить. Кто не оступается, кто не ошибается?> Это он так, а она свое думает: <А чем я хуже тебя? Унижаться я не стану! Равноправие>. Вот так и ходят, как неприкаянные...
Амиржан опять вздыхает.
...В левом углу маленького домика-полуземлянки стоит деревянная кровать. Рядом два сундука. В комнате все прибрано, чисто, уютно и опрятно. Амиржан ведет себя не как хозяин дома, располагается не возле кровати, а топчется у порога, потом смущенно опускается в углу стенки, будто не у себя он дома, а в гостях.
Рабига, приветливая, спокойная, как гостеприимная хозяйка, начинает готовить чай. Амиржан подавленно молчит. Тишина угнетает. Я пытаюсь затеять разговор.
- Интересно все-таки у вас получается...
-
