Рыжая полосатая шуба. Повести и рассказы - Беимбет Жармагамбетович Майлин
- Да все о вас же... о вашей с Амиржаном жизни.
- Он что, вам что-нибудь говорил?
- Да только начал было...
- А-а... Тогда пусть уж расскажет все, послушайте. Потом выясним, кто зачинщик, - с печалью замечает Рабига.
- Дети у вас есть?
- Есть один сорванец... Видно, в отца пошел. Такой же строптивый.
Рабига с усмешкой косится на Амиржана.
Между делом, незаметно, она и мужа подключила к работе: заставила резать лепешку, колоть сахар. Чувствуется, что она отнюдь не злится на него, не пытается его задеть, а наоборот, хочет развеять его хмурь и обиду. Но Амиржан же неумолим. Он еще больше нахохлился. Да в чем же причина их неурядиц?!
- Ну, рассказывай. Пусть человек послушает. И мне будет интересно... - сказала Рабига.
Амиржан насупился. Казалось, теперь клещами слова из него не вытащишь. И однако же вдруг заговорил сам.
- С двадцать второго года я возглавлял то аульный совет, то артель бедноты. На партию обижаться не могу. Немало она возилась со мной, воспитала, человеком сделала... Я сам во всем виноват. Уж больно ленив был в учебе. До сих пор остался малограмотным. Вот этот товарищ, - он кивнул на жену, - куда грамотней. Книгу читает - не запинается. А я пока одолею страничку - весь потом обольюсь...
- Пеняй на себя. Буквы ты раньше меня выучил, -заметила Рабига.
- А я что, тебя виню?! - вскинулся сразу Амиржан.
Рабига промолчала, только лицом потемнела. Видно, ей было стыдно за вспышку мужа. Несомненно, она могла бы оборвать его и даже обругать, но она видно избегала ссоры при постороннем человеке. Только глянула на Амиржана так, что я понял; <Благодари гостя, не то - я бы тебе сейчас ответила!> - и принялась разливать чай.
- Меня подвел мой характер, - продолжал с грустью Амиржан. - Несдержан я. Гневлив. Взрываюсь по всякому пустяку. Однако со своего пути никогда не сворачивал. Могу даже похвалиться, никто никогда не сказал мне: <Слабак> или <Вот тут ты смалодушничал>. Ради дела не признавал я ни родства, ни знакомства. Был прям. Близких и родных
не щадил. Об одном заботился: стать верным надежным сыном партии.
Приверженцы <доброй старины> старались держаться от меня подальше. На пройдох я наводил страх и ужас. Аульные остряки давали мне разные клички: <Головорез>, <Оторви да брось>. А я не расстраивался, наоборот, я втайне гордился. Какой бы я был боец за новую жизнь, если классовый враг меня хвалит да почитает? Особенно развернулся я в двадцать седьмом году во время распределения земли. <Бедняки, батраки, выше голову! - кричал я. - Следуйте за мной!> Секретарем партячейки был тогда Апалай. Работали мы с ним бок о бок, всколыхнули, зажгли, повели за собой бедноту. Когда в двадцать восьмом году было объявлено о конфискации и раскулачивании баев, мы рьяно принялись за дело. Первым делом раскулачили Баймаганбета. Это был настоящий феодал, чины имел. А был у бая сын от младшей жены, Жарбол. И подал этот Жарбол прошение в комиссию. Дескать, так и так, я и моя мать находились под пятой Баймаганбета, терпели от него измывательства, и поэтому прошу отделить нас от байской семьи. Я был решительно против. <Что волк, что волчонок - все хищники, - сказал я. - Пощады не будет!> Не знаю, может, человек предчувствует беду, но мне все казалось, что нельзя Жарбола оставить здесь, ибо со временем обязательно он выкинет какую-нибудь подлость.
- А вы спросите его, какую он сам подлость выкинул? - усмехнулась было Рабига, но Амиржан сурово выставился на нее.
- Я прошу не перебивать меня, товарищ! Я не вам, этому человеку рассказываю!
- А мне что, послушать грех?
- Я этого не утверждаю, но вы ведь давно перестали прислушиваться к моим словам...
Рабига смутилась, побледнела, а потом вспыхнула и молча продолжала пить чай.
- Та-ак... О Жарболе, значит, я начал говорить... -Амиржан с досадой отвернулся от жены. - Секретарем волкома был тогда некий Аблан Сыздыков. Хвастун несусветный, трепач. Я терпеть его не мог. Да и внешне он был противен: раскоряченный, как жаба; косоглазый; когда говорил, на губах пена вскипала, плевался, брызгался. Одно название - партиец, а в делах и поступках его ничего партийного я так и не увидел. Любил в аулы выезжать, и при этом всегда останавливался, гостевал и ночевал у баев. Вокруг него ловкачи толпами увивались. Восхваляли его, кричали: <Ай да, Аблан!>, <Вот истинно честная душа!> Его вмешательство в дела конфискации меня особенно возмущало. И совсем взорвало то, что он с помощью всякого отребья и жулья состряпал подложные документы, чтоб любой ценой выгородить Жарбола, отделить его от Баймаганбета. Вот тогда я и заупрямился. А Аблан мне сказал: <Горлопан ты!> Ну и я резанул ему: <А ты байский прихвостень! Правый уклонист! Червяк, что точит изнутри!> Честное слово, так и сказал - червяк! Вот Рабига сидит, она не даст соврать. Я вообще не люблю врать. Я обещал вам честно рассказать про свою жизнь, вот все и говорю как есть. Правда, Рабига? А? - обернулся он вдруг к жене.
- А я разве отрицаю? - буркнула Рабига, продолжая возиться с самоваром.
- Ну и хорошо, что не отрицаешь! С этого момента начались все мои несчастья. Почему я и делаю упор на этом случае. Но сначала об Аблане. В тот же день после нашей стычки он спешно уехал восвояси. Я понял, что теперь он будет мстить, но никак не думал, что ему удастся мне подставить такую здоровую подножку. Апалай смеялся: <Ох, и разозлил ты Сыздыкова!> А на другой день прискакал рассыльный из волости. Весь в поту. <Тебя срочно вызывают>. Что ж? Я поехал. В волисполкоме сидел тогда Хасен Байдаулетов.
Грубоватый, резкий мужчина. Меня принял холодно. <Что, шайтан, - говорит, - в тебя вселился, что ли? Почему ты избиваешь батраков?!> Я от удивления чуть языка не лишился. <Товарищ Байдаулетов, - говорю, -да каких же это я батраков избивал?!> - <Смотри>. Верьте не верьте, но заявлений и жалоб на меня -добрая кипа. Почерк на одной бумажке показался мне знакомым. Ба! Да это же Утебай настрочил. Его почерк - мелкий, аккуратный, буковка к буковке, точно мышиные следочки. Я его знал, он лет пять проваландался то ли в тюрьме, то ли в ссылке и совсем недавно вернулся в аул. Проживал в соседнем аулсовете.
