Рыжая полосатая шуба. Повести и рассказы - Беимбет Жармагамбетович Майлин
Что ты пережила после того, как мы расстались, я не знаю. Но представляю: нелегко ты достигла своей цели. Напиши в газету, обязательно напиши! Пусть люди прочтут. И я с ними тоже прочитаю.
Поздравляю тебя! Целую! Всего доброго!>
1927г.
ОДИН ШАГ
I
В предзакатный час пятеро аулчан собрались у скотного двора Алеке.
Было по-осеннему холодно. Пронизывающий ветер дул весь день, но к вечеру утих, и легкий морозец пощипывал лицо.
В ауле по-вечернему суматошливо, шумно: суетятся люди, ржут лошади, мычат коровы, блеют овцы. Женщины доят коров, мужчины выискивают в огромной отаре, вернувшейся с выпаса, своих овец, девушки-молодки, гремя ведрами, идут за водой. Кто-то кого-то проклинает. <Чтоб весь твой род пропал!>-желает кто-то кому-то; <Чтоб ты себе шею свернул!>-отвечает немедленно ему другой; еще кто-то недобрым словом поминает чьих-то отпрысков до седьмого колена; где-то хнычет ребенок: <Бабушка, хле-еба-а!> И все эти крики, ругань, плач бесследно исчезают, растворяясь в привычкой вечерней суете степного аула...
Казалось, пятеро мужчин возле скотного двора просто остановились, чтобы полюбоваться столь милой их сердцу картиной; такая жизнь, должно быть, представлялась им раем; ни о чем лучшем они и не мечтали, и если бы все это осталось вечным, неизменным, незыблемым, то они были бы довольны всем на свете.
Налегая грудью на белый посох, низко, по брови, нахлобучив теплый треух, стоял сам Алеке. С ним рядом, засунув руки в карманы, жуя табак и самодовольно поплевывая во все стороны, стоял его розовощекий, лоснящийся от жира сын Жумагул.
- Ну, так что же, ты говоришь, сделали с волостным? - спросил Алеке. Жумагул выплюнул жвачку и закончил:
- Как только дубина власти выпала из рук Сарсенбая, Сыздык, сын Омара, помчался в город, встретился с правителями. Там ведь сидит Курдегей, бывший когда-то волостным. Он еще, помнишь, Акрама вытащил из тюрьмы... И сейчас хорошее место занимает. Сыздык, оказывается, знаком с ним, когда тот еще судьей был. Ну, по старой дружбе он все ему и сделал...
- Выходит, его точно уберут?
- Говорят, да. Дела, кажется, собираются передать его кандидату. Но секретарь волисполкома решительно возражает. Говорит, байский сын...
- А кто этот, секретарь?
- Сын Ибрая из аула Бейсен.
- Э, знаю, знаю... Это тот самый дурень, который жил у Сатеке, был учителем и пытался запретить уразу1. Он с самого начала прослыл смутьяном и задирой. Как прибыл, так и начал мутить народ. О, боже милостивый, что за наказание?! Чернь поганая голову стала поднимать! Это значит, дожили до хорошего, коли отпрыск Ибрая народом руководить вздумал!..
И вздохнул Алеке. Видно, старые добрые времена вспомнились ему. Дела, которые он вершил, когда был судьей-бием, а Ахмет - волостным.
- Ой-хой, прошло времечко золотое!..
Нургали молча слушал беседу отца с сыном. Он учительствует в этом ауле. Это невысокого роста, коренастый, чернолицый джигит. На нем старенькое, потертое пальто. На голове - кепка. Из-под нее выбиваются длинные курчавые волосы.
Секретаря волисполкома зовут Аманбаем. Он давний знакомый Нургали. Когда-то вместе учились в медресе, вместе росли, воспитывались. Были они
друзьями и даже единомышленниками. Потом, когда начали учительствовать, долго переписывались. Аманбай с детства был самым способным в классе. Все новое он узнавал всегда раньше всех. Рассказывая Нургали, он всегда всему давал свои оценки. В глазах Нургали Аманбай был запевалой, заводилой, наставником.
Нынче Нургали ненавидит Аманбая. Он считает, что Аманбай предал их былую дружбу, растоптал их товарищеские отношения.
В прошлом году Нургали учительствовал в ауле Ускенбая - это самый веселый аул во всей округе. Здесь, как говорится, были и девушки - забава для души, и кумыс - забава для плоти. В этом ауле Нургали не жил -блаженствовал.
Но кто-то тайком отправил в волисполком жалобу, дескать, учитель не столько детей учит, сколько за девками бегает, арак пьет, в карты играет... Председатель волисполкома вызвал его, крепко отчитал и решил перевести на другое место. Предстояла разлука с любимым аулом и со всеми его соблазнами. Что ждет его на новом месте - одному аллаху ведомо. И растерялся Нургали, побежал к старому другу Аманбаю, начал умолять: <Помоги... Не трогайте меня с места>. А Аманбай, вместо того, чтобы посочувствовать и помочь, стал выговаривать: <Дружба дружбой, дорогой, а служба службой. За такие дела тебя не то что переводить, а вообще к школе близко подпускать нельзя!> С того дня и возненавидел Нургали бывшего своего друга. И обида на Аманбая скоро распространилась у него на всех коммунистов или тех, кто им сочувствует. Он полагал, что в партию идут либо ради денег, либо ради теплого местечка. Себя же он считал истинно национальным героем. И тешился тем, что без таких, как он, джигитов казахские аулы давно бы лишились своего исконного, извечного уклада.
Алеке приподнял голову и с явной насмешкой посмотрел на учителя, зябко кутавшегося на морозе в свое пальтишко, словно промокший русский рыбак на путине.
- Слушай, мулла, ты вроде бы учился вместе с сыном Ибрая? В каких вы отношениях?
- Да, знакомы мы... - промямлил Нургали.
- Да не о знакомстве я спрашиваю. Мне хочется знать, сможешь ли ты при необходимости как-то повлиять на него?
И в словах, и в ухмылке Алеке мелькнул укор: <Разве ты, бедняга, на что-нибудь способен!>
Нургали понял, что увиливать нечего, выгодней сказать правду.
- Нет. Мы в ссоре. Он меня за человека не считает. Они ведь все, коммунисты - начальники. На нас смотрят свысока...
- Может, вы просто так в ссоре,- вмешался в разговор Ербосын,- а то ведь коммунисты совсем не против учителей. Кто в этом ауле открыл школу? Коммунист Жуман! В каждом письме спрашивает: <Как со школой? Хорош ли учитель?> Если бы коммунисты ссорились с учителями, он бы так не писал...
Ербосын до сих пор безучастно стоял в сторонке и поглаживал бороду. Казалось, он был занят только своими мыслями. И то, что он так неожиданно задел учителя, явно не понравилось ни Алеке, ни его сыну, ни самому Нургали. Все трое вытаращили на него глаза.
- Все на свете знает Ереке, - насмешливо заметил Жумагул.
- Э, он ведь баловень новой власти. Любимчик! Кто еще и должен знать, как не он?! - съязвил и Алеке.
Насмешки разозлили Ербосына.
- Баловень я там или любимчик - не об этом речь. Думаю, в том нет большой беды, если я говорю то, что знаю. По-моему, коммунисты совсем не такие, как
