Карл Любезный - Владимир Васильевич Москалев

Она подумала о своих друзьях. Вот они, идут почти рядом с ней, негромко переговариваются о чем-то. Катрин, Рибейрак, Вержи… Неожиданно у нее стукнуло сердце. Этьен ведь любит ее! А она? Нет. Пока что нет. Пока что… Но сколько ждать? И случится ли это? А ей хотелось любить. Ей всего двадцать три, и она мечтала о ласках, объятиях, страстных поцелуях, которыми будет одаривать ее любимый человек. И она станет отвечать ему тем же, ибо вулкан страстей — не тот, прежний, а новый, молодой пока еще — будет непрерывно диктовать ей это. А ведь тот, кто любит ее, хорош собой, красив, силен! На его счету два поединка, из обоих он вышел победителем. Интересно, что послужило причиной? Она обязательно узнает. Когда? Ответ придет, когда они вдвоем отправятся на прогулку в окрестности Парижа. Это произойдет скоро, очень скоро. А сейчас? Бросить на него взгляд? А вдруг он не смотрит на нее? Ей показалось это неправильным, невозможным. И она повернула голову. Он смотрел на нее, мало того, любовался ею. И она, обрадовавшись этому, ответила искренней и чарующей улыбкой. Так и шла дальше, улыбаясь и думая уже только о своем брате и о том, в кого ей захотелось влюбиться.

Неожиданно Катрин взяла ее за руку:

— Чему ты улыбаешься, ведь герцог даже не взглянул на тебя.

Анна поцеловала подругу в щеку:

— Это и привело меня в восторг, Катрин, душа моя!

— Ну, слава богу, наконец ты отыскала веник, которым вымела сор из души. Однако, черт побери, Анюта, не пропадать же улыбке, которая, несомненно, вызовет восхищение у того, кто так жаждет ее увидеть. Он идет справа, подари ему свои губы и глаза. Одна любовь убьет другую — незыблемый закон жизни; этому учил, помнится, кто-то из древних мыслителей.

— Только что я подарила Этьену и то и другое, Катрин, милая. Боже мой, как я тебя люблю!

А народ уже готовился к веселью, зная по опыту и от стариков, что оно продлится не один день — с песнями, танцами, буффонадами и обильными застольями, на которых рекой течет вино. Как всегда в таких случаях, да и многих, им подобных, не обошлось без пересудов среди горожан.

— Юный король-то пригож собой и в седле сидит крепко, — говорили одни, — да вот нос у него крупноват и ростом маловат; но с носа воду не пить, а росту со временем нужным быть.

— Слух идет, он хилый, часто болеет, — поддерживали беседу другие. — Упаси бог, уйдет молодым в мир иной. Кто тогда царствовать станет?

— Его сестра! — авторитетно заявляли третьи. — Нынче ведь она — регентша. Да только как же это — сроду не было баб на троне Франции.

— Теперь, стало быть, будет, — охотно вступали в разговор четвертые. — Покойный король самой умной из баб ее назвал. Не зря, надо думать.

— Не допустит этого братец покойного короля, тоже Людовик, только Орлеанский, — возражали пятые. — Толкуют, бабник этот герцог тот еще, штук по пять обслуживает за раз.

— Да уж куда там! — возмущались женщины, покатываясь со смеху. И принялись наперебой: — Это каким же надо быть жеребцом! А откуда они там, жеребцы-то, во дворцах ихних? Любого возьми, так он, поди, и одну-то не сумеет обслужить как надо, так и слезет с нее, почесывая затылок. Да и бабы-то у них хилые — впятером на одного! Одна на пятерых — вот какою баба должна быть. А так, чего же — только пощекочешь ее, она уж и поплыла. Тьфу ты, курица!

И все, кто был поблизости, закатились хохотом.

В самый разгар празднеств герцог велел позвать к себе Рибейрака.

— Ну, что там поделывает сестричка короля? — спросил он, развалившись на диване и потягивая вино из кубка. — Вышивает ковер с изображением любовных сцен из «Декамерона» или, быть может, — нарочито сдвинул он брови, — собирает полки для похода на короля Ричарда? — Он раскатисто захохотал: — Сделаем оговорку: вместо Ричарда она возмечтала свалить с ног Габсбурга, а самой стать императрицей!

— Анна де Боже весьма опечалена вашим отъездом в Бретань, монсеньор, — коротко ответил Рибейрак. — Это вызвало в ней обиду.

— Так она надула губки? Я знаю, почему: эта дурочка все еще намерена подчинить меня себе. Не выйдет! Это она должна подчиняться мне, а не наоборот. Я назначу ей аудиенцию в своем парижском дворце, соблаговолит — милости просим на прием. Только пусть не рассчитывает на любовь: мне противно глядеть в ее пустые и холодные глаза.

— Надо полагать, принц, ваши глаза тоже не приводят регентшу в восторг, и точку в этом поставила церемония коронации, где вы ни разу не соизволили посмотреть в ее сторону.

— Не бог весть какое зрелище я бы увидел. Пусть знает, что я не боюсь ее.

— Ей известно о вашей помолвке.

Герцог допил вино, небрежно поставил бокал на столик.

— Неужели? Но как, черт побери! Впрочем, у нее, как и у папочки, конечно же, повсюду шпионы. Что ж, коронация — неплохой повод для того, чтобы выманить меня из Бретани. Но это ненадолго: клянусь честью, как только утихнут празднества, я отправлюсь к невесте. Черт возьми, такая милая девчушка, любит сладости и все, что блестит. И она подарит мне Бретань, Рибейрак! Неплохое приданое, как считаешь? Вот когда настанет пора свести счеты с дочкой старого короля.

— Это будет еще не скоро, принц, а пока я хотел бы передать вам просьбу гофмейстерины двора. Она желает побеседовать с вами.

— Мадам Катрин дю Бушаж? Твоя любовница? Любопытно. Не думаю, что она хочет о чем-то попросить: регентша не откажет ей ни в чем. Значит, эта дама намерена что-то предложить мне; если себя, то я отказываюсь: дважды входить в одну реку не в моих правилах.

— О, вряд ли столь знатной особе пришло бы это в голову, монсеньор. Как и многим, ей известны ваши привычки.

— Я тоже так думаю. Но ты, вероятно, знаешь или предполагаешь, о чем пойдет речь? Неужто она не сказала тебе?

— Не сочла нужным. Единственное, что я могу сказать вам по этому поводу, монсеньор, — гофмейстерина уверена, что вы не откажетесь от угощения, которое она вам приготовила.

Глаза у герцога Орлеанского заблестели, губы медленно растянулись в плотоядной улыбке.

— Хм, вот даже как! Что ж, поглядим.