Океан. Выпуск 9 - Александр Сергеевич Пушкин
— Прошу всех подняться наверх!
Голос негромкий, с долей ленцы, слова произносятся замедленно, почти устало, но столько в них внутренней силы, острого чувства, что через мгновение на судне начинается шарканье ног, хлопанье дверей, тревожные восклицания. Да и то: за все время рейса Виктор Андреевич Видеман ни разу не воспользовался спикером. Что же чрезвычайное случилось теперь?
На мостике тесно. Густая темнота облепляет судно, наваливается на рубку. Взгляды всех направлены в ночное небо. Там, среди неяркой звездной россыпи, открывается фантастическая картина! Серебристое, струящееся сияние заполняет все вокруг. Бесшумные сполохи мчатся сверху, отражаются в маслянистой воде Черного переката, и тогда кажется, что они устремляются вверх, навстречу новому потоку. Нижняя кромка света резко обрывается, мерцающая лавина растекается в стороны, затем разом гаснет и с новой, еще большей силой полыхает холодным мертвенным огнем. Кто-то рядом певуче произносит:
— От красота-а! Николы не бачив такого дива!
Лишь старпом верен себе. Разлепляя сонные глаза, ворчит, что, дескать, стоило ли тревожить народ из-за таких пустяков.
— Я на это диво вторую ночь любуюсь без передыху.
Дружный хохот сотрясает рубку. Смеются все, даже капитан. Затем наступает тишина. Снова все заворожены, загипнотизированы редчайшим зрелищем.
Мы идем навстречу северному сиянию и Северному Ледовитому океану.
Н. Флеров
ЕГО ПРИЧАЛ
(О поэте А. Лебедеве)
Одна из самых дорогих книжек моей флотской юности — тоненький сборничек стихов в темно-синем переплете с кратким выразительным названием «Кронштадт» и с короткой надписью автора: «…Дружески Алексей Лебедев». И название книжки и надпись в морском характере друга: на флоте одно слово часто вполне заменяет целые фразы. Особенно у подводников.
Так и вижу давние-давние дни, когда при очередном увольнении на берег мы встречались с ним в редакции газеты «Красный Балтийский флот», в большом доме штаба, что находился ровнехонько посредине между линкором «Октябрьская революция», где я служил, и Лешиными подводными лодками.
Попыхивая коротенькой трубочкой, Алексей в одну из таких встреч сказал, что готовит к печати книжку своих стихов. Мы были ровесниками, в одно и то же время начали печатать во флотской газете первые свои стихи о море, но, признаюсь, о своем сборнике стихов я тогда даже не мечтал, более того, не определил — быть мне поэтом или нет. А вот Алексей уже и книжку готовил, да и совершенно точно установил для себя: быть военным моряком всегда, пожизненно, быть командиром флота, подводником. И еще — поэтом.
Прошли годы. Синенькая книжечка «Кронштадт» вышла из печати. Алексей, помню, вручил мне ее под сводами Высшего военно-морского училища имени М. В. Фрунзе незадолго до того, как закончил его и стал офицером-подводником.
В Кронштадте середины тридцатых годов был какой-то особый, ни с чем не сравнимый дух — это и близость границы, и островная оторванность от континента… И Алексей Лебедев уловил этот дух, нашел главное, независимое от административного и даже географического положения Кронштадта, нечто очень трудно передаваемое словами — им одним отмеченное движение волны, точно прошедшее через самое сердце, дыхание ветра, настрой души человека, покидающего этот город, или впервые ступающего на его проспекты, или же возвращающегося к нему после долгой разлуки.
Сказать о родном городе самые искренние слова можно скорее всего тогда, когда ты переживешь разлуку с ним. Алексей знал это. И потому под синей обложкой книги разместились стихи о прощании и встречах, о дальних походах. Сквозь кронштадтский туман видел Алексей, как «дороги блестят голубые, которыми плыть в океан». Но он знал, что вернется и снова будет служба и дружба на островной земле, где пришедших сюда служить из разных мест людей сдружил «братишка наш, общий чайник». «Братва наклоняет лица к эмалированным кружкам, едва наклонясь спесиво, ты острый льешь кипяток. Так близко лежит граница, а в марте метели кружат над вздыбленным льдом залива, и я на посту продрог».
Читаю маленькую книжечку с дорогой надписью, а вижу тридцатые годы в Кронштадте и наше непобедимое флотское содружье. А потом читаю о песне, что взвивается, «как громыхающий прибой, над отшлифованной до блеска кронштадтской звонкой мостовой». В стихотворении о флотской этой песне она, песня, не остается за порогом, она водила войска «от молов сумрачных Кронштадта до каракумского песка». Читаю и наконец-то вижу то главное, о чем все время думалось, когда вспоминал Лешу Лебедева: для него Кронштадт это всегда больше, чем сам город, чем сам Кронштадт, это еще и флот, и вся страна, и что-то такое, что одинаково дорого и поэту, и его друзьям.
Все реже приходится мне бывать в одном из самых моих любимых городов. Но когда бываю, то только вступлю на кронштадтскую землю, иду от пристани прямо на улицу его имени. Здесь как бы экватор: теперь куда бы ни устремился, куда бы ни пошел по Кронштадту, все буду помнить, все буду думать о друге — певце флота.
Кронштадт Алексея Лебедева — он и сегодня все тот же. Здесь скорее всего вспомнишь, как он говорил, что «годна для всех условий, надежна и крепка, продумана на совесть одежда моряка». Ведь отсюда начинался когда-то флот, и люди избрали такую одежду, такую форму, что была «годна для всех условий»: «Зимой и в осень вздорную и в сумрачный апрель — хранит нас сине-черная солидная фланель. Что сырость нам постылая? Живем с погодой в лад, имея друга милого по имени бушлат…»
И опять посмотришь, стоя у памятника Петру, туда, где замерли у причала корабли, и дальше — туда, куда они уходят, и подумаешь, что для Алексея Кронштадт, сам Кронштадт — тоже ведь только причал, а главное — походы, учения. Он так и пишет: «За камнем близких плоскогорий уже волны услышан звон». Или: «Передо мной открыли молы мой путь далекий и прямой».
Отчетливо вспоминаю первую встречу с Алексеем. Тогда в газете «Красный Балтийский флот» происходил какой-то военкоровский сбор, и там нас познакомил редактор газеты Александр Васильевич Плеско, как все его на флоте звали — «Борода», за огромную ухоженную светловолосую рыжеватую бороду. Леша в тот момент был, видно, сильно занят своим блокнотом, в который что-то вписывал, и потому он скользнул по мне обидно безразличным взглядом, поздоровался и снова уткнулся в записи. Я успел заметить его острые глаза. Казалось, ему достаточно взглянуть и сразу отвернуться, чтобы иметь представление о том, с кем его познакомили.
Совещание скоро закончилось.
