Океан. Выпуск 9 - Александр Сергеевич Пушкин
Самый юный на танкере Саша Титов. Он только что окончил Горьковское речное училище. Собрал чемоданишко: нательное белье, зубную щетку, пасту, отправился по распределению в незнакомую далекую страну. Лет Саше немного, но должность у него значимая: он начальник радиостанции, пробивается морзянкой через тьму и туманы, видит и слышит на тысячекилометровые расстояния. Понадобилось мне связаться с Москвой, поговорить с домом, — Саша запросто «достал» столицу. А когда Евражка приболел, Саша обстучал береговых лекарей, разыскал-таки ветеринарного врача в Иркутске.
Первая навигация, первые шаги. За лето он поднаторел в радистском деле, появилась хорошая уверенность в себе. Хозяйство у Саши внушительное. Станция оборудована тончайшей, точно выверенной аппаратурой. Но юному технику неймется, зудит в нем творческая жилка. Не нравится молодому специалисту телеграфный ключ. Тяжеловат для пальцев — тире с точками неровные. Поэтому мастерит Саша ключ электронный — руке легче, сигналы точнее.
У Саши имеется уже и профессиональная мечта. Намерен он поступать в Макаровку — Высшее инженерное морское училище имени адмирала Макарова.
И вновь идем по Лене. В том месте, где Пеледуй вплотную подступает домами к берегу, на крутом яру стоит скульптура речника. Она выполнена в полный рост. Речник в форме, в руках у него бинокль, сосредоточенный взгляд обращен вдаль. Именно сюда, на это место, пришел в последний раз Александр Константинович Бабичев. Известный ленский речник прощался с сибирской рекой, которая его выпестовала.
С именем этого человека здесь связано многое. Бабичев первым провел по верхней Лене тяжеловесный состав в двенадцать тысяч тонн, запросто толкал великанные караваны по ограниченным габаритам судового хода. Рассказы о нем стали легендой. До сих пор речники вспоминают драматический эпизод, произошедший в Быковской протоке. Теплоход штормом выбросило на песчаную косу. Когда вода упала, судно начало обсыхать, оказалось под угрозой гибели. Все попытки стащить аварийщика с отмели ни к чему не приводили. Положение казалось безвыходным. С гибелью судна смирились, махнули на него рукой.
Жизнь теплоходу вернул Бабичев. Александру Константиновичу помогли не только опыт и характер, но и природная смекалка. Винтами своего буксира он погнал мощную струю, пробил спасательную брешь в песчаной косе.
Александр Константинович Бабичев не дожил до того дня, когда ему присвоили звание лауреата Государственной премии, совсем немного.
С Зинаидой Васильевной Бабичевой я познакомился там же, в Пеледуе. Невысокая полная женщина с печальными глазами поливала цветы у подножия памятника речнику. Вместе с ней мы долго бродили по живописным улочкам, обсаженным сосною и акацией. Зинаида Васильевна рассказывала о человеке, который был и остается для нее самым дорогим и близким. Говорила о том, как однажды Бабичев выручал речников, попавших в случайный отстой: в тот раз оборвался трос, Бабичева хлестнуло, отливали водой. Когда сознание вернулось и он почувствовал себя лучше, то не тотчас вернулся домой — ждал, пока окрепнет, не хотел показываться в семье «ушибленным», беспомощным. Не терпел он слабости в других, и сам был сильный.
— После того случая, — тихо произносит Зинаида Васильевна, — и началась у него болезнь.
А до того было еще… В октябре, по местным меркам, время критическое — окончание навигации, — оттащив связку барж со скоропортящимся грузом в Жатай, Бабичев рванулся вверх по Лене, уже закрывающейся шугой. Может, и успел бы добежать домой, но у Елового переката наткнулся на застрявший в протоке рефрижератор. Не прошел мимо, совесть не позволила. Пока его цепляли к тросу, дергали, а потом и тащили несколько километров вниз, уходило дорогое время. Только повернули опять домой — настигает строгая радиограмма, предписывающая идти в Жатай на зимний отстой. Быть может, Бабичев так и поступил бы, не стал искушать судьбу, но чутье подсказывало, что успеет пробиться в Пеледуй.
Есть у ленских, да и не только ленских, речников неписаная заповедь: что бы ни случилось, в какие передряги ни попало судно, надо сделать все, чтобы привести его на зимовку в свой затон, бросить якорь у порога дома. За навигацию речник не раз проходит под боком родного поселка. Остановиться бы, обнять жену, поиграть с детишками, встретиться с друзьями, да некогда, запарка! Северное лето короткое, чуть сбавишь обороты, задержишься, и рвется отлаженная, четко выверенная цепочка. Где-то застревают железнодорожные составы, копятся порожние машины, простаивают опустевшие причалы. Все ждут тебя, твой караван, твой груз. Эх, жизнь моряцкая!
Потому-то к осени одна мечта, одна мысль, одно желание — быстрей в родной затон, к семье, домой. Оттого и лезет буксир напролом, потому и сокрушает дрожащим форштевнем шугу и сало, вывершивает реку. Случись на эту пору худшее — река остановится, возьмет буксир в ледяные кандалы, — речники выйдут на лед, с ломами и баграми станут пробивать дорогу, на собственных плечах потянут судно домой.
Случайный отстой — ледовая каторга. Оторванные от внешнего мира, затерянные в стылом пространстве, не имея под рукой ремонтной техники, речники будут бороться за жизнь своего корабля. Будут окалывать борта, вгонять в вечную мерзлоту мертвяки, цеплять за них судно, сооружать ледорезы, производить выморозку, в холоде и неуюте ожидать весны.
Все речники Лены тогда с напряжением следили за поединком экипажа с рекой. Прогноз час от часу делался грознее. У поселка Мача снова задержка: группа теплоходиков-путейцев со всем снаряжением и экипажами безнадежно застряла во льду. Пройти бы мимо, сами же на волоске! Забыв о собственной участи, обжигая руки на смерзшемся металле, бабичевцы взяли на трос бедствующих путейцев, оттащили на пятьдесят километров вниз, поставили в обжитой затон. И снова начали пробиваться вверх.
Потеряно дорогое время. Что ж, зато чувство выполненного долга придавало речникам силы, вселяло уверенность в себе.
За Ленском новая оказия: из-за поломки двигателя на толкаче в западню попали лихтеры и рефрижераторы. И опять бабичевцы шли вниз, тянули воз. Уже под самым Пеледуем они подцепили две застрявшие баржи. Едва трудяга-богатырь вошел в родной Пеледуй и бросил якорь, как ударил тридцатиградусный мороз. Река остановилась.
В истории Ленского речного пароходства то был единственный случай, когда одним приказом капитану объявлялись и выговор, и благодарность. Выговор — за ослушание. Благодарность — за самоотверженность.
За кормой танкера остаются десятки перекатов, города и поселки. Лена делается шире, полноводней. Берега раздвигаются, порой их не достанешь и в бинокль. Тайга сменяется низкорослым кустарником, переходящим в оголенные плоские равнины. Все чаще видишь аласы и бадараны — предвестники Заполярья. Деревья в этих широтах не успевают набраться силы, они тонкие, корявые — худолесье. Вместо пышных трав землю закрывают клочья сохлой полыни и типчака. Слева, среди шхер и песчаных кос, одиноко горбится остров Аграфена. На нем, по якутским поверьям, некогда
