Океан. Выпуск 9 - Александр Сергеевич Пушкин
— Как на пляже!
Слава тотчас слинял из рубки, шлепая голыми ступнями по трапу.
Инспектор принадлежал к тому типу людей, которые одним своим появлением вносят атмосферу подтянутости и строгой деловитости.
В ожидании крупного разговора штурман сник. Инспектор покопался в своем планшете, извлек из него кусок красного целлофана, пошарил глазами по рубке, молча вышел на ходовое крыло, что-то помастерил на боковом кронштейне, пока там не вспыхнул красный отблеск, вернулся на мостик, стряхнул с обшлага пылинку, помягчевшим голосом произнес:
— Минутное дело — и вся проблема.
— Это точно, — поспешил согласиться штурман. Он догадался, что гроза миновала, приободрился, расправил плечи.
Какое-то время человек в синем кителе наблюдал за действиями штурмана, затем поинтересовался болезнью капитана.
— У Чембалово садился в лодку, макнулся малость.
— Простудился?
— Температурит. До Витима оклемается.
— Вахту за него стоите?
— Ну!
Инспектор внимательно вгляделся в утомленное лицо штурмана, потом взглянул в почерневшее ночное стекло, спросил:
— По Чертовой дорожке ходили?
— Ну!
— Сверху или снизу?
— От Витима.
— Значит, снизу. Это проще, — размышлял вслух инспектор. — Вывершить реку легче, не та скорость, руль послушней. — Он взял бинокль, долго и цепко изучал обстановочные огни на реке, потом взял трубку телефона:
— Яковлич! Заходи по носу состава, побудь лоцманом.
— А чего же, сделаем, — добродушно отозвалось в трубке.
Инспектор занял место у реверса и, заметив впереди по курсу лоцманский огонь, коротко приказал штурману:
— Два градуса правее.
Кривляки Чертовой дорожки мы проходим благополучно, и вскоре караван вступает в узкую расщелину — Ленские Щеки. С обеих сторон вертикально подымаются отвесные скалы. Мало сказать, что скалы высокие. Каменные стены их, сливаясь с ночной тьмой, как бы продолжаются в ней и потому кажутся гигантскими. Когда-то здесь побывал Гончаров. «Огромные, величественные утесы, — отмечал он в дневнике, — они… дики, страшны, так что хочется скорее миновать их». Писатель проезжал в этих местах днем, да еще зимой, когда в лучах солнца искрился лед, но и тогда он испытал невольный страх перед каменными исполинами. Это же чувство, только многократно острее, овладевает человеком, когда проходит он через Ленские Щеки ночью, по кипящим свальным потокам.
Нависшие камни подавляют, угнетают. В соседстве с базальтовыми громадами ощущаешь себя беспомощным, малым существом. Буксир и баржи, выглядевшие до того великанами, сжимаются в воображении до спичечного коробка, а люди, кажется, превращаются в пылинки. Мрачной черной трубе нет конца. Быстрей бы пройти каменную теснину, вырваться из холодного мешка, вздохнуть полной грудью.
Ощущение тоски и безнадежности еще более усиливается, когда раздается тифон: гудок прерывистый, короткий. Отраженный утесами, он заполняет собою ущелье. Его звук подобен прыгающему мячу: отскакивает от скал, несется справа и слева, мчится за корму, нарастает спереди, мечется, ширится… Многократно повторенное эхо делается упругим, мощным, огромным…
Сразу за Щеками — другая достопримечательность: навстречу, перегородив реку, с тупым упрямством рвется странное чудовище. Сутулый кряж похож на морду разъяренного быка. Глаза налиты кровью, над массивным лбом вскинуты рога, ноздри широко раздуты, холка вздыблена. Никакая сила не способна усмирить взбешенное животное, заставить его уступить дорогу.
Рассказывают, что в этом месте какой-то купец провозил на баркасах быков. Купчишка был веселого нрава, решил он быков побаловать пивком, откупорил несколько бочек. Быкам то зелье понравилось, угостились вволю. И разнесли в щепы баркасы. Ярость, хриплый рев обезумевших, тонущих животных вроде даже отпечатались на камне, который с той поры так и прозывают: Пьяный бык!
Этой ночью мы преодолели один из самых сложных участков средней Лены. Лишь под утро, когда за стеклами рубки посветлело, инспектор, еле разлепляя усталые глаза, перебрался на свой катер. Когда я поинтересовался у штурмана, кто это был, он так и уставился на меня, будто впервые видел.
— Миша Спиридонов! Его вся Лена знает!
О Михаиле Федоровиче Спиридонове я был наслышан. Выходец из якутской семьи охотников, он, связал свою жизнь с речниками. Был матросом, механиком, судоводителем. Первый на Лене стал капитаном-пятитысячником, водил большегрузные танкеры от Витима до низовьев, за что был удостоен звания Героя Социалистического Труда.
Нынче возглавляет на Лене службу безопасности судовождения. Забот у него хватает. Характер у реки своенравный, капризный, коварный. Туманы и шиверы, свальные течения и блуждающие зарубы, скрытые подвалы, черная вода, межень! Фарватер забит теплоходами, буксирами, плотами, лихтерами, баржами, глиссирующими катерами, «вихрями» — все это движется, снует, мчится, торопится. Чуть зазеваешься — ткнешься в борт соседа или самого проломят, выскочишь на осередок, тогда приступай к распаузке, а то и вовсе будешь обсыхать.
Должность у Михаила Федоровича беспокойная, отнимает много сил и времени, но справляет он ее добросовестно: где прижмет, а где и сам встанет за штурвал, вызволит из беды — это в его характере.
Ленские речники и поныне помнят июль семьдесят шестого года. Тем летом море Лаптевых было неспокойным. Но еще злее и суровей оно сделалось в одну из июльских ночей. Шторм перешел в ураган. Несколько часов кряду Спиридонов у Янского бора удерживал свой танкер носом на волну, подрабатывая двигателем. Огромные черные валы били в корпус. Стекла рубки заледенели, за ними все смешалось в непроницаемой ревущей мгле. Танкер Спиридонова принадлежал к типу судов река-море. Только море, наверное, представлялось кораблестроителям не таким, каким оно было сейчас. Жесткие водяные валы силились раздавить судно. Одна волна не успевала уходить из-под кормы, когда другая, еще выше и злее, уже задирала нос. Судно провисало на закрученных гребнях, оно стонало, дрожало, скрипело… В такие минуты вся надежда на крепость корпуса, сварочных швов, заклепок и шпангоута. Только безумец мог бы сейчас отвернуть судно со штормового режима, что равносильно самоубийству…
И это сделал Спиридонов! Он так поступил по той простой причине, что рядом гибли люди. Капитан закачал пустые емкости балластом, притопил танкер едва не до планширей, круто изменил курс. Несмотря ни на что, экипаж судна шел на выручку другим. Умелыми, грамотными маневрами Спиридонов корпусом танкера прикрывал от беснующихся ветра и волн терпящие бедствия суда. Когда же понадобилось, Михаил Федорович без оглядки пошел на риск и снял с гибнущих кораблей экипажи. Таков Спиридонов!
В рубке буксира-толкача мы вдвоем: я и третий помощник капитана Саша. Он стройный, длинноногий, с пластичными движениями и обаятельной улыбкой. Серый парусиновый костюм удачно пригнан к его элегантной спортивной фигуре. Саша то и дело поглядывает назад, на зацепленную тросом баржу.
— Томпо — Лимпопо… Томпо — Лимпопо…
Между мало кому известной сибирской речушкой Томпо, именем которой назван наш буксир, и Лимпопо нет ничего общего. Лимпопо — это Африка, жара. А здесь знобкий туман, мрачные скалы,
