Океан. Выпуск 9 - Александр Сергеевич Пушкин
Туликову приходилось бывать в наших Каракумах, но там даже голые пески казались живописными, а барханы, поросшие редкими кустами песчаной осоки, по сравнению с тем, что было здесь, прямо-таки кишели жизнью: бегали ящерки-круглоголовки, дредноутами двигались черепахи, в каждой ложбинке суетливо катили свои шары черные жуки-скарабеи. Никак не представлял себе Туликов, что такими мертвыми могут быть тропические острова. «Пальмы, синие лагуны, экзотика», — вспомнил он разговоры перед отъездом и невесело рассмеялся. Здесь экзотикой и не пахло.
Просто не верилось, что все это, поджаривающее человека, уничтожающее его пространство, существует само по себе и нет в этом ничьей злой воли. Туликову казалось, что если бы не мирное, знакомое, успокаивающее потрескивание движка, то в этом пекле, в этой бесконечной пустоте недолго и сойти с ума.
Отсюда, от раскаленных камней старого маяка, самым живописным местом на всем острове казался координационный пост. У кромки берега, выстланного ослепительно белым коралловым песком, стояли три палатки, темнела бочка воды, почти совсем зарытая в песок, высилась антенна. Только там была жизнь: ходили люди, кто-то плескался в бухточке на мелководье, охлаждался.
Туликову вдруг нестерпимо захотелось в эту бухточку, и он заторопился к берегу, на ходу расстегивая рубашку. Сбросив шорты и сандалеты, не имея больше сил пройти туда, где поглубже, плашмя плюхнулся в воду. Его передернуло от озноба: температура воды, он хорошо знал, была больше тридцати градусов, но после пятидесятиградусного обжигающего воздуха вода показалась ледяной.
— Не хотите поплавать? — крикнули ему с берега. Оглянулся, увидел мичмана Смирнова с гнутой трубкой и маской для подводного плавания. — Далеко не заплывайте, на глуби акулы ходят. И на кораллы не наступайте, только на чистый песок, где все видно, ежей тут много…
— Я знаю. — Туликов натянул на лицо маску, поудобней пристроил загубник, нырнул и обмер от невиданной красоты подводного мира.
Как невообразимо пустынен был остров, так ошеломляюще красочно и богато было подводное царство. Туликов знал об этом: еще прежде, бывая в плаваниях, перечитал массу книг о живности тропических морей. И теперь он многое узнавал. Кораллы здесь были самых разнообразных форм — ажурные, шарообразные, блюдцевидные, то раскинувшиеся легкими веерами, то массивные, испещренные лабиринтом извилин, словно обнаженный мозг. Золотистые коралловые рыбки скользили меж зыбких щупалец бледно-фиолетовых анемон. Черные ежи топырились тонкими длинными иглами. Среди водорослей весело кувыркались морские коньки. Порхали полосатые рыбы-бабочки, склевывали кораллы тонкими своими клювиками. Неожиданно выскакивали из-за кораллов и так же быстро исчезали сплющенные с боков морские окуни, черно-бархатные губаны, красивые голубые морские караси. Откуда-то появилась вдруг колючая рыба-шар, плывущая вниз головой и кверху брюхом. Туликов решил, что рыба гибнет, протянул к ней нож, который все время держал в руке, но рыба с необыкновенным проворством юркнула в сторону и пропала в зелено-красных зарослях.
Туликов вынырнул, глотнул воздуха, огляделся. Увидел, что отплыл уже довольно далеко, но не обеспокоился: было мелко, а на мелководье, как им говорили, акулы не заходят. Во всех книжках про акул, которые он читал, говорилось, что эти хищники нападают, переворачиваясь на спину. А при малой глубине не больно напереворачиваешься.
Когда он снова глянул на отдалившийся берег, то понял, что там что-то случилось: старший лейтенант Сурков, сидевший у теодолита, прикрыв глаза одной рукой, другой махал. Кто-то торопливо надевал рубашку, кто-то бежал куда-то за палатки, где был движок.
Стараясь не забыться и не наступить на дно, Туликов изо всех сил заспешил к берегу, бросил на песок маску и трубку и, как был в трусах, побежал к теодолиту. Там возле Суркова, сидевшего с плотно закрытыми глазами, уже топтался лейтенант Гиатулин. Просовывая руки в рукава рубашки (в тени палатки все отдыхали, раздевшись до трусов), он одновременно заглядывал в окуляр теодолита.
— Не вижу! Корабли не вижу! — повторял Сурков. — Передайте по радио: не вижу!..
— Погоди передавать, разберемся, — говорил Гиатулин. И снова приникал к окуляру и жмурился, вытирал слезы: море сияло как зеркало, слепило.
— Передай! Нельзя, чтобы они думали, что мы их не видим.
Туликов знал, что угловые величины, переданные отсюда по радио, принимал на тральщике капитан-лейтенант Колодов, который и производил нужные вычисления, поступающие потом к рулевому в виде команд.
Гиатулин, сидевший у теодолита, тряс головой, протирал глаза и все всматривался в белое марево, стараясь разглядеть темные точки кораблей.
— Должны увидеть! — звенел в наушниках голос Колодова. — Смотри внимательнее. Надо увидеть!
Гиатулин и сам понимал, что надо увидеть. Хоть умри, а надо.
Ровно тридцать лет назад, в 1944 году, вот так же гидрограф выдавал данные его отцу, плававшему на тральщике. И уж он все видел, тот гидрограф. Иначе, кто знает, может, вовсе не было бы на свете лейтенанта Гиатулина, родившегося пять лет спустя.
— Товарищ старший лейтенант, — донеслось из-за палаток. — Киреев упал.
— Как это упал? — крикнул Сурков.
— Солнечный удар, наверное…
— Оставайтесь тут, я пойду помогу, — сказал Туликов и побежал за палатки.
— Голову накройте! — крикнул вслед Сурков.
Моторист старший матрос Киреев лежал навзничь на раскаленном песке, и возле него уже суетились два матроса и старшина Светин, которого все называли «гарнизонным лекарем», поскольку он имел некоторую санитарную подготовку. Бледное лицо Киреева странно сливалось с белым песком.
Туликов крякнул, поднимая матроса. Он собирался помочь отнести его в тень и вдруг согнулся от неожиданной боли. Светин, крепкий, кряжистый, подставил руки, перехватил обмякшее тело матроса и понес его не в палатку, а к берегу, к воде.
— Брезент несите! — властно приказал он. — Да корреспондента оденьте. А то придется двоих откачивать.
Боль разливалась по низу живота… Кто-то надел на голову Туликова пилотку, накинул на плечи рубашку, и он, с беспокойством прислушиваясь к себе, стал одеваться. Неожиданно коснулся голым коленом работающего движка и забыл о боли в животе: движок был раскален. Наверное падая, Киреев сдвинул легкий брезентовый навес, и теперь движок, лишенный тени, перегревался прямыми солнечными лучами.
Туликов представил себе, что может произойти, если сейчас же не поправить навес: движок перегреется, выйдет из строя, рация замолчит, корабли лишатся связи с координационным постом и какой-нибудь из них сойдет с линии безопасного курса, окажется на коварных рифах… Вот когда почувствовал он, что такое флотская взаимозависимость. Знал, всегда знал, что порой от четких действий одного, даже самого, казалось бы, маловажного специалиста зависит успех всего большого корабля, даже соединения кораблей,
