Папирус. Изобретение книг в Древнем мире - Ирене Вальехо

лучи в мир; на семи этажах раскинулся исполинский читальный зал под единой кровлей, составленной из тысяч разноцветных панелей, регулирующих поступление дневного света. Президент Египта и около трех тысяч официальных лиц со всего мира присутствовали на церемонии. В речах неоднократно подчеркивалось, что это миг гордости для египетской нации, что возрождается древнее пространство диалога, понимания, разумности, что отныне критическое мышление будет приветствоваться. Вне сомнений, мировое сообщество стало свидетелем возрождения былой славы. Однако на церемонию прибыли и непрошеные гости – призраки нетерпимости. Репортер Би-би-си попытался найти на полках книги Нагиба Махфуза, запрещенные религиозными властями страны. Не нашел. На вопрос об их отсутствии ответственный чиновник высокого ранга ответил: «Противоречивые книги будут приобретаться постепенно». Дерзновенная мечта юного македонца в который раз разбивается о старые предрассудки.

Спасательные шлюпки и черные бабочки

84

Три крушения Александрийской библиотеки могут показаться не такими страшными, ведь они случились в далеком прошлом. Но, к сожалению, ненависть к книгам глубоко укоренена в нашей истории. Разорение всегда в моде. Как гласит подпись к одной карикатуре Андреса Рабаго: «Цивилизация стареет, варварство молодеет».

Далеко ходить не нужно: ХХ век был веком чудовищного библиоклазма (бомбежки библиотек в двух мировых войнах, костры нацистов, цензорские режимы, китайская культурная революция, сталинские чистки, европейские и латиноамериканские диктатуры, маккартистская охота на ведьм, сожженные или взорванные террористами книжные лавки, тоталитаризм, апартеид, мессианские амбиции лидеров, фундаментализм, воинствующий исламизм, фетва против Салмана Рушди и так далее, и тому подобное). А XXI век начался с разграбления – при молчаливом пособничестве американских войск – музеев и библиотек Ирака, где впервые в мир пришла письменность.

Я пишу эту главу в последних числах августа, ровно двадцать пять лет спустя после чудовищной бомбежки библиотеки в Сараево. Я тогда была ребенком, и война на Балканах открыла мне глаза: оказалось, что мир больше – и хуже, – чем я себе представляла. Помню, тем летом мне впервые стало любопытно, что читают, шурша страницами, взрослые. Раньше газеты меня не интересовали, а теперь я начала читать их, держа перед самым лицом и широко разведя руки, как шпионы в мультиках. Первые потрясшие меня новости и фотографии событий лета 1992 года. В те же дни мы пребывали в эйфории от Олимпиады в Барселоне, Всемирной выставки в Севилье. От всего этого мало что осталось в памяти, а вот серый, изрешеченный снарядами город будто отпечатался на сетчатке. Помню, как-то утром в школе наша учительница этики велела нам – нас было всего трое или четверо – закрыть тетрадки и поговорить о войне в бывшей Югославии. Я забыла, что мы говорили, но мы чувствовали себя взрослыми, важными, без пяти минут международными экспертами. В другой день я открыла атлас и провела пальцем линию от Сарагосы до Сараево. Мне казалось, в этих названиях заключена одинаковая мелодия. Я помню виды библиотеки, израненной зажигательными бомбами. Фотография Хервасио Санчеса – луч света пронзает разрушенный атриум, освещая гору обломков, израненные колонны – икона того горького августа.

Боснийский писатель Иван Ловренович рассказывал, как летней ночью все Сараево освещал пожар в Виечнице, где располагалась Национальная библиотека. Сначала двадцать пять снарядов ударили в крышу, хотя над ней развевались голубые флаги – знак объекта культурного наследия. Когда зарево – пишет Ловренович – достигло нероновских масштабов, продолжавшийся обстрел не давал подобраться к зданию. Пожарным было не пробиться. Наконец мавританские колонны не выдержали, оконные стекла лопнули, выпустив огромные языки пламени. К утру сгорели сотни тысяч томов – редких книг, документов по истории города, целых коллекций, уникальных рукописей и изданий. «Ничего не осталось, – рассказывал библиотекарь Векослав. – Я видел столб дыма и разлетающиеся бумаги. Мне хотелось плакать, кричать, но я просто упал на колени и обхватил голову руками. Всю жизнь у меня на душе будет камнем лежать это воспоминание – как сожгли Национальную библиотеку в Сараево».

Артуро Перес-Реверте, бывший тогда военным корреспондентом, своими глазами видел артиллерийский огонь и пожар и – на следующее утро – куски обвалившихся стен и лестниц на полу разрушенной библиотеки, обрывки рукописей, которых уже никому не прочесть, уничтоженные произведения искусства: «Когда книга сгорает, распадается, погибает, отмирает какая-то часть нас самих. Когда сгорает книга, гибнут все жизни, которые ее сотворили, все жизни, содержащиеся в ней, и все жизни, которым в будущем эта книга могла бы сообщить тепло, знания, ум, наслаждение, надежду. Уничтожить книгу – все равно что убить душу живую».

Пепелище тлело еще несколько дней, и над городом, словно черный снегопад, кружились частицы золы. «Черными бабочками» прозвали жители Сараево эти обугленные кусочки книг продолжали опускаться на прохожих, на воронки от снарядов, на тротуары, на полуразрушенные здания, пока не растворились в воздухе, смешавшись с призраками погибших.

Интересное совпадение: эту же метафору использовал капитан пожарных-поджигателей в «451 градусе по Фаренгейту», давая поэтичные инструкции по истреблению книг: «Поджигаем первую страничку. Затем вторую. Огонь превращает их в черных бабочек. Красиво, а?» В темном будущем, описанном у Брэдбери, читать запрещено, книги изымают у владельцев и уничтожают. Пожарные бригады вместо того, чтобы тушить огонь, жгут дома, в которых спрятаны эти опаснейшие нелегальные предметы. Разрешена одна-единственная книга: свод правил той самой бригады, обязанность которой – сжигать все книги. И в нем можно прочесть, что первая бригада была создана в 1790 году в США для сожжения английских книг и работала она под началом Бенджамина Франклина. Никаких подтверждений этому нет, но никто и не подвергает это сомнению. Там, где документы уничтожаются, а книги не имеют свободного хождения, очень легко изменить прошлое.

В бывшей Югославии прошлое уничтожали по причинам этнической ненависти. С 1992 года по конец войны нападениям подверглись 188 библиотек и архивов. Отчет экспертной комиссии ООН меланхолично сообщает, что «наблюдалось намеренное уничтожение культурных ценностей, которое не может быть оправдано военной необходимостью». Хуан Гойтисоло, который отправился в Боснию, ответив на призыв Сьюзен Зонтаг, написал в своей «Сараевской тетради»: «Когда загорелась Библиотека, жертва стерильной ненависти упрямых рактных установок, это было хуже, чем смерть. Ярость и боль тех минут будут преследовать меня до самой могилы. Стремление нападавших – стереть с лица земли историческую сущность этого края и заменить его ложью, выдумками и мифами – нанесло нам страшную рану».

На плодородной золе сгоревших текстов можно взрастить удобную версию событий. Нет сомнений, что и некоторые из погибших книг содержали однобокое толкование тех или иных фактов. В библиотечных коллекциях или на полках книжных магазинов тоже встречаются узколобые образчики пропаганды – мне вспоминается история про одного лондонского книготорговца, который перед артобстрелами предусмотрительно выкладывал по всей крыше лавки имевшиеся у него экземпляры «Майн кампф».