Страсти революции. Эмоциональная стихия 1917 года - Владимир Прохорович Булдаков

Оборотной стороной аграрного движения становилась угроза голода в городах. Даже в Москве и Московской губернии, куда продовольствие поставлялось относительно регулярно, в середине октября не осталось хлебных запасов. По некоторым данным, накануне большевистского переворота примерно 20 губерний Европейской России из 43 были охвачены голодом. Голод наступил в Дагестане; в Туркестане «мусульманское население было доведено голодом до отчаяния».

Местная власть оказывалась бессильной перед натиском бунтующего охлоса. Так, в Астрахани во второй половине сентября пополненная местными жителями толпа из предместья Форпост потребовала хлеба, а затем выволокла на улицу и избила губернского комиссара (тот вскоре сдал власть начальнику гарнизона). Фактически это означало переход власти к местному Совету. Нечто подобное произошло ранее в Ташкенте – «на почве голода в связи с явными злоупотреблениями должностных лиц». В начале октября в Калуге вооруженные члены местного Совета выпустили из тюрьмы анархистов. Под их влиянием солдаты гарнизона фактически поставили у власти «свой» Совет – его пришлось устранять вооруженным путем. В целом ряде местностей ситуация была на грани переворота. Сказывались два фактора: угроза голода и недовольство солдатских масс.

КТО СТАНЕТ ГЛАВНЫМ ВОЖДЕМ?

Октябрьскую революцию принято связывать с именем В. И. Ленина – человека, большую часть своей сознательной жизни проведшего в ссылке и эмиграции, а из восьми революционных месяцев чуть ли не половину срока скрывавшегося вдали от столицы. Тем не менее другой кандидатуры на место «творца Октября» не находится. Понятно, что «теневая» фигура Сталина не годилась на эту роль, а еврей Троцкий не мог претендовать на роль вождя русской революции. Выбора у потомков не было; оказывается, не было выбора и у современников революции.

Ленин действительно был вождем Октябрьского переворота – исключительно потому, что он меньше других большевиков колебался относительно его необходимости. Но главный его «секрет» состоял во взаимодействии с революционной массой. Похоже, Ленин действительно видел революционный идеал в том, чтобы «следовать за жизнью», «предоставить полную свободу творчества народным массам», больше полагаться на их «опыт и инстинкт».

В свое время советские историки гадали: почему Ленин, в отличие от прочих членов большевистского ЦК, находясь вдалеке от столицы, настаивал на немедленном вооруженном восстании уже в начале осени 1917 года? Находясь в Финляндии, он не мог знать настроений петроградских рабочих и солдат (правда, возможно, был осведомлен о настроениях русских солдат в Гельсингфорсе). Между тем, читая буржуазные газеты, он знал о панических страхах, которые переживала интеллигенция, этот барометр состояния страны, в связи с ожидаемым ими выступлением большевиков. Для успеха восстания в тогдашних условиях была важна не только сила революционеров, но и слабость их противников.

Развалившаяся в корниловские дни контрреволюция была бессильна против нарастающего социального хаоса. Ф. А. Степун не случайно считал, что большевизм – это не партия, а умонастроение масс, использованное большевиками. О роли Ленина он отзывался так:

Как прирожденный вождь он инстинктивно понимал, что вождь в революции может быть только ведомым, и, будучи человеком громадной воли, он послушно шел на поводу у этой массы, на поводу у ее самых темных инстинктов. В отличие от других деятелей революции он… сразу же постиг, что важнее сегодня, кое-как, начерно, исполнить требование революционной толпы, чем отложить дело на завтра…

Ленин инстинктивно отверг логику своего рационального времени ради логики торжествующего хаоса (более понятного на примерах массовых движений Средневековья). Возможно, при этом сказывался и обратный фактор. Характеризуя взаимоотношения интеллигенции и охлоса, П. А. Сорокин отмечал, что толпа ускользает от «настоящих» революционеров и попадает в «загребистые руки авантюристов революции». «Изделываясь под вкусы толпы… эти скоморохи и ханжи революции готовы льстить без конца» все более распоясавшемуся охлосу. Ленин фактически признавал это, прибегая к характерному «оправданию»:

Лишенные возможности получить ясные руководящие указания, инстинктивно чувствующие фальшь и неудовлетворительность позиции официальных вождей демократии, массы принуждены ощупью сами искать пути… В результате под знамя большевизма идет всякий недовольный, сознательный революционер, возмущенный борец, тоскующий по своей хате и не видящий конца войны, иной раз прямо боящийся за свою шкуру человек…

Ленин вовсе не был обычным циником; в данном случае он был обезоруживающе искренен. Революция, эта, по словам Троцкого, «великая пожирательница людей и характеров», активизирует и самое дерзновенное, и самое жалкое в человеческой натуре. Революционер призван сломить во имя разрушения все, что мешает движению вперед. Осенью 1917 года большевизм уверенно черпал силы из источника, который предписывала не марксистская теория, а скорее М. А. Бакунин. Для этого требовались особые таланты: прежде всего, доходящая до слепоты вера в осуществимость своих идеалов, для чего следовало «слиться с массой». Этим были отмечены еще лидеры Французской революции, этим же стал силен большевизм.

Некоторых Ленин разочаровывал. Вот каким увидел его бывший эсер-максималист:

Это очень невзрачная фигурка, небольшой, хотя и коренастый человечек, лысый, с мелкими чертами лица, маленькими глазками – тип умного интеллигентного ремесленника… Самое разочаровывающее… то, что нет… ничего вдохновенного и вдохновляющего, трудно назвать его даже фанатиком. …Перед нами очень трезвый человек, рассудочный политик, хладнокровно взвешивающий все доводы за и против. Конечно, его увлекает страстная ненависть к капиталистам… И в анализе его почти все верно, но до невероятности все упрощено и схематично.

Но именно последнее требовалось полукрестьянской толпе. По мнению этого очевидца, Ленин не давал ответа на вопрос, «что делать именно сейчас», а потому на него отвечала сама масса в том «упрощенном виде, который приводит в ужас даже Ленина». При этом А. Н. Потресов, правый социал-демократ, некогда соратник Ленина, отмечал, что тот обладал своего рода гипнотическим воздействием на людей, умением подчинять их. Потресов связывал это с тем, что Ленин представлял собой «редкостное явление человека железной воли, неукротимой энергии, сливающего фанатичную веру в движение… с не меньшей верой в себя». Но возникает вопрос: как же ему удавалось такое воздействие? Оратором Ленин был плохим, однако некоторые находили, что он «больше, чем оратор», ибо «умел ощущать аудиторию, умел возвышаться над ней», зная, что «толпа любит поработиться». Такие представления были отголосками хорошо известных в России представлений то ли из Э. Ренана, то ли из Ф. Ницше, то ли из Г. Лебона. Правда, из всех большевистских ораторов больше всего Лебоном увлекался А. В. Луначарский, который уверял, что знает, как в ходе получасового выступления можно