Папирус. Изобретение книг в Древнем мире - Ирене Вальехо

Птолемеями, перешли в ведение римских императоров. Мусейон и Библиотека пережили династический кризис, но вскоре стало ясно, что лучшие времена остались позади. Золотые деньки амбициозного центра знания и творчества пришлись на период правления македонского царского рода, обладавшего взрывной смесью богатств, тщеславия и империалистических расчетов. Однако императорам Рима и без Александрии было куда девать деньги и амбиции. Мы не знаем, погубил ли Библиотеку пожар при Цезаре, но точно знаем, что нехватка финансирования положила начало ее медленному погружению в небытие.

В первые два века у Библиотеки еще находились щедрые покровители вроде Адриана, но третий век начался с черной страницы – безумных угроз Каракаллы. Император совершенно точно – а как же иначе? Всего-то семь веков миновало! – знал, что Александра Македонского отравил Аристотель. Дабы отомстить за своего кумира, Каракалла намеревался поджечь Мусейон, по которому все еще бродил призрак философа. Эти сведения сообщает нам историк Дион Кассий. Он не говорит, исполнил ли Каракалла свое вздорное намерение, зато свидетельствует, что тот отменил бесплатный стол и множество других привилегий для мудрецов. Через некоторое время император по ничтожному поводу приказал своим войскам разграбить Александрию, что привело к тысячам невинных жертв, и провести посредине города прямо-таки эквивалент Берлинской стены с выставленными вдоль патрулями, чтобы жители одного сектора не могли общаться с жителями другого.

Во второй половине III века римский кризис усугубился. Экономика империи ухудшалась, и императоры, озабоченные политическими и военными проблемами, перестали уделять внимание культуре. В мире, где едва помнили о былой славе Александрии, средства на поддержание коллекции неотвратимо сокращались. Все меньше денег оставалось на замену поврежденных, ветхих или утраченных свитков или покупку новых. Назревал упадок.

Последовала хаотичная череда мошенничеств и хищнических выходок. Во времена императора Галлиена префект Египта объявил императором себя и прекратил поставки продуктов в Рим. Галлиен не мог обойтись без александрийских житниц и послал своего военачальника Теодота отвоевывать город. Карательная экспедиция ослабила Александрию. Вскоре город ненадолго захватила Зенобия, царица Пальмиры, утверждавшая, что происходит от Клеопатры. Императоры Аврелиан и Диоклетиан продолжили губительную вакханалию осад и подавления мятежей огнем и мечом. Солдат и историк Аммиан Марцеллин писал, возможно, излишне драматизируя, что к концу III века окруженный крепостной стеной квартал, где некогда стоял Мусейон, стерли с лица земли.

Мы не располагаем подробным описанием этого заката эпохи, но мне кажется, нечто очень похожее пытался показать Пол Остер в постапокалиптическом романе «В стране уходящей натуры». По сюжету главная героиня, Анна Блюм, едет в разлагающийся безымянный город, почти уничтоженный долгими войнами и прочими бедствиями. Названия улиц в этом городе – бульвар Птолемея, проспект Нерона, тупик Диогена, шоссе Пирамид – намекают на фантастическую топографию разграбленной призрачной Александрии, потерпевшей уничтожение всего, даже памяти.

Анна приезжает в город на поиски единственного брата, молодого журналиста, пропавшего без вести. Надежда найти его почти угасает в этом месте, где нет ничего определенного, кроме неминуемой финальной катастрофы. Однажды, бредя по бульвару Птолемея, Анна натыкается на разоренную Национальную библиотеку («…один из красивейших памятников архитектуры: колоннада в итальянском стиле, выложенный мрамором пол. Впрочем, как и все в городе, библиотека переживала не лучшие дни. Потолок на втором этаже просел, колонны потрескались, книги и рукописи валялись где попало»).

Анна оказывается в каморке на последнем этаже библиотеки у Сэма, корреспондента, который был знаком с ее братом и внушает ей робкую надежду на воссоединение. Почти развалившаяся библиотека – приют для «осколков прошлого». В ней обретается небольшая община преследуемых ученых, которые, временно пренебрегая разногласиями, объединились ради спасения последнего оплота слов, идей и книг:

Я не знаю, сколько человек жили в библиотеке в ту зиму, но, думаю, намного больше сотни. Все это были ученые и писатели, так сказать, осколки Большой Чистки, имевшей место в предыдущее бурное десятилетие. Между различными группами завязались не слишком афишируемые товарищеские отношения, которые в основном выражались в обмене идеями. Именно такие компании прогуливались по читальному залу. Каждое утро проводились диспуты – так называемый «аристотелев час», на который приглашались все обитатели библиотеки. Говорят, когда-то Национальная библиотека насчитывала свыше миллиона томов. К моменту моего появления хранилище порядком оскудело, но даже треть или четверть былых запасов производила сильное впечатление.

В библиотеке царят хаос и запустение. Анна видит, что система классификации практически уничтожена, и ни одну книгу на семи этажах хранилищ найти невозможно. Если уж она затерялась в этих плесневелых залах – считай что пропала, никто никогда ее не найдет.

Внезапно в городе становится жутко холодно. Обитатели библиотеки рискуют замерзнуть насмерть. За неимением другого горючего решают топить железную печь книгами. Анна пишет:

Я понимаю, что это кощунство, но, право же, у нас не было иного выхода. Сожги или замерзни. Между прочим, я не испытывала угрызений совести. Если говорить честно, мне нравилось бросать в огонь все эти книги. Может, таким образом я давала выход накопившемуся гневу, а может, просто сознавала, что они никому не нужны. Мир, к которому они принадлежали, рухнул. Большинство сожженных книг не стоило даже открывать. Если мне попадалось что-то удобоваримое, я знакомилась с содержимым. Так я прочла Геродота. Но под конец все шло в печь и превращалось в клубы дыма.

Должно быть, и мудрецы Мусейона в ужасе наблюдали, как с огромным трудом собранное сокровище разграблялось, горело и приходило в запустение. Я понимаю, что это вопиющий анахронизм, но почему-то представляю себе, что они в припадке нигилизма и черного юмора поступают, как один известный исследователь во время блокады Ленинграда. Говорят, что у того, заядлого курильщика, оставалось довольно много табака, но не было бумаги для самокруток. Из квартиры он не мог выходить из-за постоянных налетов. И тогда он пустил на папиросы труд, который писал больше десяти лет. Страница за страницей, затяжка за затяжкой, он выкурил большую часть рукописи, потому что был уверен, что в Москве хранится еще одна копия – которая в водовороте войны тоже потерялась. Уильям Хёрт пересказывает этот почти легендарный случай в потрясающем фильме «Дым» по сценарию Пола Остера. Думаю, александрийские мудрецы оценили бы иронию и безнадегу этой истории выживания. В конце концов, хранимые ими книги тоже постепенно обращались в воздух, дым, дуновение, мираж.

81

В IV веке в Александрии было неспокойно. Знаменитые своей образованностью и чувственностью александрийцы предавались чудовищным занятиям. В городе давно и часто устраивались уличные бунты. Социальные проблемы, религиозные разногласия и борьба за власть выливались в многолюдные кровавые побоища. Целые кварталы, втянутые в жестокие городские сражения, – что-то в этом духе показал нам Мартин Скорсезе в «Бандах Нью-Йорка».

Столицу