Папирус. Изобретение книг в Древнем мире - Ирене Вальехо

что Аристотель «первым из известных нам людей стал собирать книги». Рассказывают, будто он купил у другого философа все имевшиеся свитки за невообразимые три таланта (восемнадцать тысяч драхм). Я представляю себе, как он годами скупал самые значительные тексты, охватывающие весь спектр наук и искусств того времени. То, что написал Аристотель, невозможно написать, если постоянно не читать.

Маленький уголок Европы терзала книжная лихорадка.

54

Аристотель упоминает о трагиках, писавших скорее для читателей, чем для театральных зрителей. И добавляет, что их книги имели «большое хождение». Что могло означать «большое хождение» в те далекие времена?

Еще одна фраза, приписываемая Аристотелю, приподнимает завесу над неведомым нам миром. Он говорит, что книготорговцы перевозили большое количество книг на телегах. Очевидно, имеются в виду бродячие торговцы, коробейники, странствующие от деревни к деревне.

«Оседлые» книжные магазины, как отмечает Хорхе Каррион, – современная аномалия, мутация, зародившаяся в ту пору, когда книги кочевали. Путешественники снабжали рукописями Александрийскую библиотеку; купцы, продававшие чернила и бумагу, разносили новые идеи по Великому шелковому пути, и лишь совсем недавно с наших ярмарок и гуляний стали исчезать лотки бродячих торговцев старой книгой (и прочим товаром), преодолевавших со своими тюками, сундуками и раскладными столами огромные расстояния. Cегодня передвижные библиотеки – библиобусы или библиоослики, в зависимости от географии – продолжают древнюю традицию книг-странниц.

В романе Кристофера Морли «Парнас на колесах» рассказывается о книготорговце-кочевнике. В 20-х годах прошлого века некий мистер Миффлин объезжает, держась деревень, Соединенные Штаты на странной повозке вроде конного трамвая, запряженного белой лошадью. Когда он подымает боковые навесы, оказывается, что повозка набита книгами. Это передвижная лавочка, в которой не обходится и без удобств: масляный обогреватель, складной столик, койка, плетеный стул и горшки с геранью на крошечных подоконниках.

Много лет мистер Миффлин работал учителем в сельской школе, «гнул спину за жалкие гроши». Чтобы поправить здоровье, он уходит с работы. Собственноручно строит повозку, которой дает имя «Парнас на колесах», и закупает партию книг в букинистическом магазинчике в Балтиморе. Миффлин не лишен коммерческого таланта, он сметлив и за словом в карман не лезет. Однако себя он считает скорее странствующим проповедником, несущим благое слово литературы. С фермы на ферму он трясется по пыльным дорогам, где с деревянными телегами соседствуют первые автомобили серийного производства. У крыльца фермерского дома соскакивает с облучка, проходит, расшугивая кур, через птичий двор, и принимается убеждать женщину, занятую чисткой картошки, как важно читать. Ему хочется обратить фермеров в свою веру. «Когда ты продаешь кому-то книгу, он получает не просто двенадцать унций бумаги, типографской краски и клея. Он получает совершенно новую жизнь. Любовь, дружбу, смех, корабли, бороздящие ночные моря. В книге все умещается – и земля, и небо, – я хочу сказать, если книга стоящая. Силы небесные! Да если бы я торговал не книгами, а булками, мясом или швабрами, народ бы навстречу мне выбегал. Но моя повозка нагружена всего лишь вечным спасением. Да, спасением для их маленьких заблудших душ. И как же трудно вбить им это в головы!»

Люди с обветренными лицами, с заскорузлыми от инея руками никогда раньше не покупали книг, тем более у человека, готового объяснить, что́ за книгами кроется. Миффлин убедился: чем дальше в глушь, тем меньше он встречает книг и тем они хуже. Требуется – громогласно сетует он – целая армия людей, подобных ему, готовых приезжать к земледельцам, рассказывать сказки их детям, разговаривать с учителями сельских школ и оказывать давление на издателей сельскохозяйственных журналов, пока книги не начнут течь по венам страны; не хватает, словом, готовых доставить Святой Грааль на далекие фермы штата Мэн.

Если в начале ХХ века в США у книготорговца был непочатый край работы, сколько же было ее у тех, кого упоминает Аристотель, у тех, кто разворачивал свитки в залитых солнцем оливковых рощах, в пору юности книг, когда все происходило впервые?

Религия культуры

55

Александр Македонский – автор манящей и страшной идеи глобализации. До него большинство греков являлись гражданами маленьких городов-государств, занимавших буквально одно селение с окрестностями. Каждая из этих мини-стран гордилась своей политикой и культурой, яро отстаивала независимость и часто ввязывалась в конфликты с соседями во имя свободы. Когда греческие полисы оказались аннексированы новыми царствами, их обитатели почувствовали себя осиротевшими. Высокомерие полисов пошатнулось – они уже не были самостоятельными центрами, а составляли обширную периферию империи. Граждане стали подданными. Города по-прежнему сражались друг с другом, заключали союзы, договоры, судились и объявляли войны, но без независимости все это было как-то пресно. В образовавшейся пустоте новые государственные структуры – непродуманные, авторитарные и занятые больше династическими дрязгами – не предлагали никакой опоры. Растерянные греки принялись искать, за что бы ухватиться. Ударились в восточные верования, экзотические ритуалы, спасительную философию. А некоторые нашли себя в недавно возникшей религии: религии культуры и искусства.

Гражданская жизнь захирела, и многие решили направить силы на познание. Образование давало надежду остаться свободными и независимыми в несвободном мире. Значит, надо было развивать как можно сильнее свои таланты, совершенствоваться, вылеплять себя изнутри, словно статую, творить из собственной жизни произведение искусства. Эта эстетика существования глубоко впечатлила Мишеля Фуко, когда он изучал греков, работая над «Историей ceкcуальности». В последнем интервью он сказал: «Меня удивляет, что в нашем обществе искусство оказалось связано исключительно с предметами, а не с индивидами или жизнью. Разве не может произведением искусства стать собственная жизнь? Почему лампа или дом должны быть произведением искусства, а наша жизнь – нет?»

В эллинистическую эпоху мысль о жизни как свершении искусства стала убежищем для сбитых с толку, лишенных свободы греков. В этот период paideía – по-гречески «воспитание» – остается для некоторых людей единственным, чему стоит посвятить жизнь. Значение слова постепенно обогащается, и когда римляне, например Варрон и Цицерон, хотят перевести его на латынь, то выбирают слово humanitas. Это точка отсчета европейского гуманизма и его последующих проявлений. Круги от этого камня до сих пор идут по воде нашей жизни. Рaideía звучит в слове «энциклопедия», происходящем, собственно, от выражения en kýklos paideía – «обучение сидящих в кругу». Последнее довольно точно описывает глобальный многоязычный феномен Википедии.

Иногда мы забываем, что эта древняя вера в культуру зародилась именно как религия с мистической составляющей и риторикой спасения. Ее адепты верили, что в потустороннем мире души избранных будут обитать на лугах, питаемых прохладными источниками, и проводить время в созерцании театральных представлений, танцев и прочих зрелищ, а также беседах за столом,