Папирус. Изобретение книг в Древнем мире - Ирене Вальехо

Безлунной ночью 21 июля 356 года до нашей эры, пока в далекой Македонии рождается на свет великий Александр, он прокрадывается к ступеням храма и идет вверх. Стражи спят. В тишине, нарушаемой их храпом, хватает светильник, расплескивает масло из него на ткани внутреннего убранства – и поджигает. Пламя лижет ткань, подбирается к потолку. Сперва пожар разгорается медленно, но, достигнув деревянных балок, пускается в бешеный пляс, словно здание только и мечтало о том, чтобы сгинуть в огне.

Он зачарованно смотрит на рычащие, змеящиеся языки пламени. Потом закашливается и выбегает посмотреть на пожар снаружи. На него набрасываются стражи. Он проводит несколько часов в счастливом одиночестве темницы, вдыхая запах дыма. Под пытками признается: он хотел разрушить самое прекрасное здание в мире, чтобы прославиться на весь мир. Историки сообщают, что во всех городах Малой Азии под cтрaхом смерти запретили произносить его имя. Но оно все равно не стерлось из истории. Про него написано во всех энциклопедиях, включая электронные. Марсель Швоб посвятил его истории одну из глав «Воображаемых жизней». Сартр написал о нем короткий рассказ. Его именем названо психическое расстройство, при котором человек способен на любую дикость, лишь бы промелькнуть в телевизоре или набрать пару миллионов просмотров на ютьюбе. Эксгибиционизм не вчера придумали.

Это про́клятое имя – Герострат. В память о нем патологическая жажда популярности называется синдромом Герострата.

В пожаре, который он устроил, чтобы прославиться, сгорел папирусный свиток, принесенный Гераклитом в дар богине. Ирония кроется в том, что, согласно учению Гераклита, огонь периодически уничтожает вселенную и в конце времен нас ждет всемирный, космический пожар. Насчет вселенной не знаю, а вот книги – в любой форме – не раз на протяжении истории гибли в пламени.

Эпоха «коробейников»

53

Сколько книг существовало в греческом Золотом веке? Какой процент населения мог прочесть их? Нам не хватает информации. У нас есть только случайные данные, былинки, кружащиеся в воздухе, по которым площадь луга не вычислишь. К тому же бо́льшая часть их относится к особому городу, Афинам. Остальное покрыто мраком.

Пытаясь представить себе это невидимое продвижение грамоты, мы обращаемся к изображениям читающих. Начиная с 490 года до нашей эры на краснофигурных амфорах появляются силуэты детей, обучающихся чтению и письму в школе, и людей, которые сидят на стульях, держа на коленях развернутые свитки. Часто художник прорисовывает на изображениях папирусов непропорционально крупные буквы и слова, иногда так тщательно, что их можно разобрать: у кого-то Гомер, у кого-то Сафо. Почти всегда поэзия. В одном случае мифы. Бросается в глаза, что среди взрослых читателей на этих картинках больше женщин, но при этом в изображениях школ нет девочек. Загадочное противоречие. Возможно, чтицы принадлежали к высокородным семействам и их обучали дома. А может, это условный мотив живописи, не имеющий отношения к исторической действительности. Нам никогда не узнать наверняка.

На могильной плите, датируемой 430–420 годами до нашей эры, мы видим барельеф молодого человека в профиль. Юноша погрузился в свиток, лежащий у него на коленях; голова чуть наклонена, ноги скрещены в щиколотках – точно в такой же позе я сейчас пишу. Под частью барельефа, изображающей стул, – потертая выпуклость: создается впечатление, что под стулом сидит собака. Вся сцена передает покой часов, проведенных в обществе книг. Этот афинянин так любил читать, что и после смерти решил продолжить.

На рубеже V и IV веков до нашей эры впервые появляются новые персонажи: торговцы книгами. В этот период слово bybliopólai («продающие книги») начинает встречаться в текстах афинских комедиографов. Сообщается, что на рынке посреди агоры, свитками торговали с лотков там же, где предлагали зелень, чеснок и благовония. За одну драхму – говорит Сократ в платоновском диалоге – всякий может разжиться философским трактатом на базаре. Удивительно, что книги было так легко достать, тем более сложные философские сочинения. Судя по невысокой цене, речь шла о копии маленького формата или подержанной, но всё же.

В целом мы мало знаем о тогдашних ценах на книги. Себестоимость папирусных свитков подсказывает, что обычно цена колебалась от двух до четырех драхм за экземпляр – столько же платили поденщику за несколько дней работы. Изредка встречающиеся упоминания о заоблачно дорогих книгах – например, стоящих семьсот пятьдесят драхм, как свидетельствует Лукиан Самосатский, – не отражают общей картины. Для процветающего класса – даже самой скромной его прослойки – книги являлись относительно доступным товаром.

В конце V века до нашей эры зарождается традиция насмехательства над книжными червями, позднее подарившая нам архетипический образ Дон Кихота. Аристофан, злобствуя по поводу того, что мы называем интертекстуальностью, издевается над писателями, которые «выжимают свои книги из чужих». Другой автор комедий делает домашнюю библиотеку местом действия: некий учитель с гордостью показывает знаменитому герою Гераклу полки, уставленные свитками Гомера, Гесиода, трагиков и историков. «Выбирай любую и читай; не спеши, примечай заглавия». Геракл, которого греческая комедия всегда выводит обжорой, выбирает поваренную книгу. У нас есть множество свидетельств, что в ту пору действительно были в ходу руководства на любой читательский вкус, по самым разным вопросам, и среди прочих – сборник кулинарных рецептов от модного сицилийского шефа.

У афинских книготорговцев были и заморские клиенты. Налаживался экспорт. Весь греческий мир желал читать литературу, созданную в Афинах, особенно тексты трагедий – самого популярного развлечения эпохи. Аттический театр пленил даже ярых ненавистников афинского империализма – похожее влияние имеет голливудское кино. Ксенофонт, историк первой половины IV века до нашей эры, описывает следы кораблекрушений, которые видел собственными глазами на опасном Сальмидесском побережье (нынешняя Турция): «койки, шкатулки, множество книг и прочего, что купцы обычно перевозят в деревянных ящиках».

Логично предположить, что существовала организация, обеспечивающая книжный рынок, а мастерские, где копировались свитки, кем-то управлялись. Но у нас нет сведений о возможном масштабе и особенностях этой структуры, а ступать на зыбкую почву догадок – дело неблагодарное. Вероятно, в мастерских копировали свитки с разрешения авторов, искавших более широкой публики, чем круг друзей. В Древнем мире авторских прав не знали.

Один ученик Платона заказал копии всех трудов наставника и отплыл на Сицилию, где намеревался их продать. Интуиция подсказала ему, что там сократические диалоги хорошо пойдут. Современники пишут, что этим поступком он загубил себе репутацию в Афинах – но не потому что присвоил «копирайт» учителя, а потому что занялся бизнесом, делом плебейским и совершенно неподобающим для аристократа, тем более из платоновского круга.

В Академии Платона, вне сомнения, имелась библиотека, но коллекция аристотелевского Ликея, по всей видимости, была во много раз обширнее всех предшествующих. Страбон пишет,