Вечный Китай. Полная история великой цивилизации - Адриано Мадаро
После ужина обе официантки вернулись, чтобы проводить меня в номер, но я сказал, что еще слишком рано и хочу осмотреть аэропорт. Удивленные такой просьбой в столь поздний час, то есть в девять вечера, они жестом предложили следовать за ними.
В центральном зале шло заседание «революционного комитета», в котором участвовали все дежурные сотрудники, показавшиеся мне совсем юнцами. Они сидели на полу, скрестив ноги, и оживленно спорили, держа в руках знаменитые красные книжечки. В зале возвышалась большая статуя Мао в окружении многочисленных цветочных горшков.
Я поинтересовался, о чем они так горячо дискутируют, и один из них, неплохо говоривший по-английски, пояснил, что нужно решить, кто будет руководить аэропортом на следующий день. Уместно ли мне сейчас спросить, где мой багаж? Не стану ли я мешать революционному коллективу, решающему завтрашнюю судьбу столичного аэропорта?
Пересекая площадь перед атриумом казармы, я обнаружил, что мой багаж надежно охраняется солдатом, стоящим на посту. Здесь, на пороге гостиницы, которая станет моим пристанищем на ночь, проводницы встретили меня без подобострастия, но с большой учтивостью. Они сообщили, что разбудят меня в семь часов и проводят в столовую на завтрак. А как же Пекин? Потом. После завтрака придет кто-нибудь еще, чтобы поприветствовать меня в городе.
Маленькая комната, в которой меня тут же заперли, едва я вошел со своим багажом, во всем напоминала пятизвездочную тюремную камеру. Две железные кровати сразу же навеяли воспоминания о старой больнице, но выглядели забавно в своих розовых и голубых вышитых покрывалах. На небольшом деревянном столике стоял привычный набор чашек с крышками и термос с кипятком. Два маленьких кресла с вышитыми белыми салфетками дополняли обстановку, как и подвесная вешалка, тоже деревянная. Маленькая железная дверь вела в темную каморку с туалетом в турецком стиле. На окне красовалась решетка, словно в камере, а легкая занавеска была расшита цветами пиона.
Я сразу смекнул, что проникающий свет разбудит меня в пять утра, а поскольку сейчас было почти десять, то есть середина ночи, я забрался на первую попавшуюся кровать и неожиданно провалился в сон.
В ту первую ночь в Китае я спал так крепко, как не спал уже много лет. Это был глубокий, непробудный сон, и кто знает, сколько бы он еще продлился, если бы меня не разбудил властный звук трубы, вторящий кваканью громкоговорителя. Я вскочил с кровати, отдернул великолепный, залитый солнцем занавес и увидел армию в нижнем белье, беспорядочно выстроенную, выполняющую ритм гимнастических упражнений, в то время как офицер-выпускник, сидящий на возвышении, задавал темп «И, Эр, Сан. Раз, два, три», чередуя его со всплесками самого знакомого лозунга в Китае того времени: «Мао Чжуси Ваньсуй! Десять тысяч лет председателю Мао!»
Маленький человечек в синем пиджаке, застегнутом до подбородка, с блестящей авторучкой в нагрудном кармане, поприветствовал меня звонким «бонжур, месье!», смеясь сквозь ряд неровных зубов. Непричесанные волосы и явно сонные глаза – вот две черты, которые сразу бросились мне в глаза в этом молодом переводчике, которого Государственное туристическое агентство предусмотрительно прикрепило ко мне.
Он представился без лишних предисловий: товарищ Фань Чуаньшэн, в моем распоряжении, чтобы сделать мое пребывание в Пекине как можно более приятным и вежливо, но твердо информировать о том, что мне разрешено и что запрещено по законам Китайской Народной Республики.
Мне сразу полюбилась его деликатная готовность изящно отказать в любой просьбе. Интересно, как мне заручиться его поддержкой и сделать первые шаги к пониманию его страны? Он дружелюбно сообщил, что отель, в который меня определили, называется Hsin Chiao (на пиньине – Xin Qiao). Хотя он был построен с помощью русских, номера там очень комфортабельные. Отель расположен в самом центре города, у входа на улицу Легаций, известную со времен Боксерского восстания. Он также упомянул, что единственный «западный» ресторан в Пекине работает на третьем этаже, но только на завтрак, добавив, что вся остальная информация будет предоставлена мне по мере необходимости и заверил, что будет следовать за мной, как тень, не давая мне и мысли о свободе передвижения.
Он представил меня водителю, будто мы были старыми друзьями, и тот приветствовал меня сердечным «ни хао» – словом, мгновенно вошедшим в мой новый словарный запас. Дорога в Пекин представляла собой не более чем проселочную дорожку, обрамленную двойными рядами тополей, образующих зеленый туннель. По ней с удручающей медлительностью проносились повозки, телеги, грузовики, курьеры и редкие автомобили, сопровождаемые по обеим сторонам стаями велосипедистов, молчаливо и без особого энтузиазма крутящих педали. На перекрестках движущийся хаос постоянно грозил обернуться авариями, которые чудом обходили нас стороной, не создавая помех и не вызывая никакой реакции. Затем, когда движение возобновлялось, все, едва касаясь друг друга, двигались к своей цели в вихре тополиного пуха, плотно танцующего в воздухе. Местность вокруг была интенсивно возделана, словно гигантский огород, но я не видел ни домов, ни деревень – только группы крестьян, склонившихся над желтой пыльной землей, прочесывая ее на фоне весело развевающихся красных флагов.
Пекинские окраины были уставлены маленькими глиняными домиками с изогнутыми серыми крышами и уродливыми, слегка обшарпанными, бетонными многоэтажками. Окружающая зелень смягчала жутковатый горизонт, из которого прорастали серые кварталы маленьких домов, затененные пышными акациями.
Я уже находился в загадочном Пекине, сам того не осознавая, – обильная зелень закрывала горизонт. Чем дальше вглубь города, тем больше деревья закрывали дома, оставляя лишь проблески маленьких серых оград и лакированных дверей под развевающимися крышами.
Повсюду толпились люди. Все профессии и занятия разворачивались прямо на улице, словно люди жили там, а маленькие домики за ними были лишь кулисами для представления повседневной жизни, а не жилищами.
Я не понимал, что бесконечные пригороды, кишащие велосипедами, телегами, запряженными мулами, грохочущими грузовиками, переполненными курьерами, пешеходами и людьми, ожидающими кого-то или застигнутыми врасплох на пороге, – я не осознавал, что это и есть Пекин. Проезжая по нему, я не мог поверить, что это город.
Его деревенский пыльный облик, скромность построек, спутанный клубок людей в синем хлопке, отсутствие торжественных дворцов и памятников, которых я не видел, спокойная непрерывность акаций с легкой листвой, то прикрывающей, то скрывающей все вокруг, – все это наводило на мысль о сельском пригороде, а не о пульсирующем сердце столицы Китая. В этой бесконечной густонаселенной окраине и в отсутствии нарочитого милитаризма не чувствовалось торжественности режима.
Столица красного Китая предстала передо мной в своей безоружной и доброжелательной человечности, удивив такой непринужденной нормальностью. Мы
