Страсти революции. Эмоциональная стихия 1917 года - Владимир Прохорович Булдаков

Троцкий, хорошо знакомый с З. Фрейдом и его учением, описывал это так:

Марксизм считает себя сознательным выражением бессознательного процесса …Высшее теоретическое сознание эпохи сливается… с непосредственным действием наиболее… удаленных от теории угнетенных масс. Творческое соединение сознания с бессознательным есть то, что называют обычно вдохновением. Революция есть неистовое вдохновение истории.

Это походило на «красивую» попытку влить хаос в социологически объяснимое содержание. На практике большевистские доктринеры уподоблялись оракулам, действующим по инстинкту. Возможно, именно слияние человеческих склонностей с энергетикой революционного времени и придавало движению бессознательных толп всесокрушающую силу – подстрекателям оставалось лишь дождаться своего часа. Впрочем, в этом они были не одиноки.

Уже в 1917 году некоторые догадывались:

Мы не считались с психологией массы, не делали ее сознательной участницей борьбы. Вследствие чего в настоящей войне большинство идущих на нее не могло победить в себе тех противоречий, которые их охватывали. Возьмем крестьян, рабочих. Им приказывали идти умирать за прекрасную родину, дорогое отечество и т. д., но что такое родина и почему ее нужно защищать – не сказали. Они шли, но их представление о родине часто оканчивалось там, где кончалась деревня первого, фабрика второго [64].

В начале апреля 1917 года правоэкстремистская газета «Гроза», основываясь на настроениях народа, заявила о необходимости начать переговоры о сепаратном мире. В сущности, Ленин в своих «Апрельских тезисах» воспроизвел не только предложения анархистов, но и правых экстремистов. Было ли это самообманом? Судя по всему, это был расчет на изменение вектора народных устремлений, а не на «просвещение социализмом».

Пролетарскому вождю В. И. Ленину жеманно следовал «король поэтов» И. Северянин:

Должна быть кончена война,

Притом – во что бы то ни стало:

Измучилась моя страна,

Нечеловечески устала…

Людское легковерие в сочетании с эмоциональной взвинченностью – самая подходящая почва для демагогов. Для утверждения в сознании людей чужих «истин» требуется их навязчивое повторение, желательно с использованием соответствующих метафор. В тогдашней обстановке наиболее известные ораторы, вольно или невольно, копировали друг друга. Свои истеричные подражатели находились и у Керенского, и у Ленина. Описан, к примеру, такой случай: «…Выскочил на эстраду молодой парень и сразу обрушился на „кровопийц“-помещиков, которые задыхаются от своих богатств, высасывают последние соки у своих крестьян…» Закончил призывом «не теряя времени уничтожить этих тиранов, а земли их делить между собой». В общем, это был парафраз ленинского: «Грабь награбленное!» Что касается пресловутых «кровопийц», то без их поношения не обходился ни один митинг.

Митинги формировали групповую, в том числе классовую, психологию, порой даже независимо от исходной принадлежности к тому или иному социальному слою. Митинг способен был превратить группу людей в одну собирательную личность, чувствующую как некое целое. Люди, объединившись под влиянием единого психического импульса, подпали под действие внушения и взаимовнушения, используемого тем или иным лидером. Разумеется, это не могло длиться долго. Однако самые радикальные лозунги запоминались. А за пределами митингов их по-своему подтверждали. Так нагнеталось психопатологическое состояние всего общественного организма.

На этом фоне противники большевиков, апеллирующие к привычным ценностям, смотрелись неубедительно. Все это в полной мере проявилось во время Апрельского кризиса. Тезисы, предложенные Лениным своим размягчившимся после Февраля соратникам, были просты: никаких уступок «революционному оборончеству»; Временное правительство должно отказаться от завоевательных планов. Ленин был недоволен и лидерами существующих Советов – их следовало заменить «настоящими» революционерами. Буржуазному парламентаризму не должно быть места в новой России – его должна сменить «более высокая» форма демократии в лице «Республики Советов, рабочих, батрацких, крестьянских и солдатских депутатов». Ленин предлагал также централизацию банковского дела и постепенный переход к общественному контролю над производством и распределением продуктов.

Именно так он понимал «шаги к социализму». Его давний оппонент П. Н. Милюков оценивал происходящее с точностью до наоборот. 18 апреля он заверил засомневавшихся послов союзных держав, что Временное правительство в полном согласии с ними продолжит войну до победы. Опасность догматизма Милюкова, которого за глаза называли «каменный кот», заметили давно – даже его сотрудники по министерству. Тактика его взаимоотношений с Петроградским Советом, с одной стороны, и союзными державами – с другой, казалась им «слишком прямолинейной». Влас Дорошевич сообщал, что упрямого Милюкова кадеты меж собой прозвали богом бестактности. Сатирики его высмеивали. В. В. Князев сочинил такие стихи:

Вот в воинственном азарте,

Презирая смерть, – каков?

Цареград берет на карте

Иностранный Милюков.

Сатирический журнал «Будильник» поместил карикатуру Д. Моора (псевдоним Д. С. Орлова, выступавшего под именем героя «Разбойников» Ф. Шиллера) с Милюковым в виде самодержца. Здесь же был опубликован «сонет» «Газават», высмеивавший нападки Милюкова на большевиков. Даже своим обликом Милюков не вписывался в стилистику происходившего. Эмоционально он был обречен еще до своего формального падения.

Известно, что со временем люди начинают лучше понимать побуждения здравомыслящих, но заброшенных в дурное время лидеров, нежели психологию «неразумных» масс. Так бывало всегда. Но тогда взрыва иррациональных страстей, похоже, не ожидал никто. Казалось, все идет своим чередом, революция расставляет символические вехи на своем неуклонном движении к демократии. На деле происходило обычное для переломных времен распространение «психической заразы». Для ускорения этого процесса требовались радикальные и простые лозунги и идеи. Среди них особое место занимал лозунг немедленного мира, который наиболее активно использовали большевики и анархисты.

На Пасху, как и следовало ожидать, участились солдатские братания с противником. В них участвовало около 200 частей. Заметно активизировалась германская разведка, поставлявшая заодно в русские окопы пацифистскую литературу. Она не отличалась оригинальностью: если ранее русским солдатам внушалось, что они «воюют на Англию», то теперь доказывалось, что как только царь решил «возвратить вам благословенный мир, в тот же час он был убит или захвачен английскими шпионами»[65]. Интересно, что 23 апреля «Правда» обратилась к солдатам с риторически-интригующим вопросом: «Хотите ли вы воевать за то, чтобы английские капиталисты грабили Месопотамию и Палестину?»

Вряд ли подобные генерализации впечатляли солдат. Однако в ряде случаев в ходе братаний они обещали противнику не наступать – лишний раз подставлять себя под пули не хотелось. В некоторых дивизиях выносились резолюции, сурово осуждавшие дезорганизацию армии, но это были скорее ритуальные заявления, принимаемые под давлением «сознательных» социалистов. Один немецкий