ПоэZия русской зимы - Алиса Владимировна Орлова

Оботрём и обогреем

парой одеял.

Тут, на Кинбурнской косе, гнал Суворов турок,

и такой же вольный конь в бой ходил под ним.

Пусть не эскадрон, а дрон, вместо сабель ПТУРы —

всё одно мы ворога, парень, победим.

Только где ж ты, наш Суворов?

Велика нужда.

Николаев – русский город.

И Одесса – русский город.

Нам все эти земли скоро

вновь освобождать.

Заждались земля и море:

столько боли, столько горя…

Неоконченные споры,

новая вражда.

Но Одесса – русский город.

Николаев – русский город.

И Очаков – русский город.

Скоро ль явишься, Суворов?

Время побеждать.

Заря

За Доном и Непрядвой

над мороком неправды

с востока занимается заря.

Батыи и мамаи

ломили – не сломали.

Мы встали.

Не замайте нас зазря.

Путивль и Чернигов

ещё под новым игом,

ещё ярится ворог во хмелю.

От Новгорода, Пскова,

от озера Чудского

до поля Куликова ветер лют.

Грядёт иное время.

И ратник в новом шлеме,

да стремя поменяли на броню.

Нам снова через пламя

нести с восхода знамя,

косить дурное семя на корню

за тех, кто в сорок третьем

вот так же на рассвете

поднял над этой степью красный флаг.

За прерванное детство.

За молодогвардейцев

замученных.

За Лидию Литвяк.

За веру и за совесть,

за летопись и повесть,

в которых нам не сватают войну,

за Сумы и за Харьков,

за всех, кто кровью харкал

годами в мариупольском плену,

за старых и за малых,

за гибель под завалом,

за сотни раз израненный Донбасс,

за всех, кто был поруган,

подымутся хоругви

зари с востока.

Братие, за нас.

Лики

I

За пеклом – ливни.

На ноги бойцов

налипла грязь, пудовая, как гири,

и ноги будто налились свинцом.

Смерть обернулась к вырытой могиле,

и воздух над бульваром резал крик,

и множились проклятия и стоны.

Ещё ребёнок.

Женщина.

Старик.

И снова – воин.

Мирные.

Ребёнок.

И взятых жизней новая зола

осела меж обломков и осколков.

И был девятый день, как отошла

ко Господу воительница Ольга.

II

Есть в женщине степных донских краёв

простая и безудержная сила.

Тот, кто хотел искоренить её,

пусть сам найдёт в степи себе могилу.

…Отец то возвращался на увал,

то уходил опять на боевые.

Сын возмужал.

Отец всё воевал.

Летели письма изредка: живые!

Скажи: она такая не одна —

и будешь прав.

Но знай, что в божьей руце

тот корень, до которого война,

как ни язвит, не сможет дотянуться.

За всех своих молясь и этих двух,

когда их ждать, и ждать невыносимо,

всё вынесет, поскольку с нею Дух,

неотделимый от Отца и Сына.

III

Нет лиц у боли, смерти и войны.

Их взоры – пламя.

Голоса – разрывы.

А то, что рода женского они,

слова, так это вряд ли справедливо.

Лишь у надежды – женское лицо:

любовь и вера, мамины заветы.

И выше смерти над землёй отцов

лик Родины.

И будущей Победы.

Рай

Весь день курился виноградный сок

в пузатое стекло, за каплей капля.

Благоухало «изабеллой» всё:

и волосы, и руки ей пропахли.

Так было год и пару лет назад —

за мною вслед тянулся аромат

до самого Приморского бульвара,

покуда запад был объят пожаром.

По масляной воде скользил паром.

От моего дыхания перо,

потерянное чайкою, дрожало

на листьях юкки, зубчатых кинжалах.

Луна лежала золотым яйцом

над пухом облаков, тупым концом

наверх обращена, во тьме к востоку.

Вот вертолёт рокочет, и над ним

край лопастей, очерчивая нимб,

взбивает воздух.

Так же пахнет соком

и йодом от орехов и от моря.

Покой и нега.

Ни беды, ни горя.

Над памятником выкрутив петлю,

шуршат сверхзвуковые серафимы.

Я этот берег не за то люблю,

что тут живут, крылатыми хранимы.

Он сам хранит, наш негражданский юг,

всю родину – от пашен и до башен.

Друг пишет: ты уже живёшь в раю.

А коли так, и помереть не страшно.

Платочек

Семья вшестером – самый малый в коляске —

выходит бульваром гулять.

Безоблачен день, по-осеннему ласков,

и солнцем прогрета земля.

Вприпрыжку девчонка – юбчонка и косы —

до школы бежит по двору.

И золотом листьев горят абрикосы,

и сохнет бельё на ветру.

И тёплой, горчайшей и терпкой настойкой

здесь тянется мирная жизнь.

Ты тем, кто себя не жалеет нисколько,

о ней, не робея, скажи,

и тем, кто сквозь окна палат госпитальных

невидящим взором глядит,

и всем провожавшим ребят на вокзале —

не про ордена на груди

и не про тревогу, с которой не спится,

про мамино сердце в тоске.

Скажи, что у бабушки звякнули спицы

на вязаном тёплом носке.

Что ящики яблок им и помидоры

везут. И про сбор на жгуты.

И что за спиной их – и город, и горы,

и море в барашках литых.