НедоСказанная Аксиома или Житие не святого, но Духовного - Леонид Духовный
Вначале нас с мамой приютил старый, больной туберкулёзом инженер. Он уступил нам одну комнату в своей квартире. Мама рано утром уходила на работу. Я оставался один. Что кушал, не помню, но помню, что голода не чувствовал: видно, сердобольный хозяин как-то подкармливал меня, делясь своим скромным пайком. Да и сколько-то нужно той еды для трёхлетней крохи, которая к тому же целый день возилась во дворе, играя с кошками, собаками и с такими, как он, дневными беспризорниками?! Как бы там ни было, я искренне и сердечно благодарен этому человеку, хотя имени его не помню!
Но кончилось лето, а поздней осенью нашего благодетеля не стало. Квартиру его передали какому-то начальнику, а нам с мамой выдали «ордер на угол» в добротном деревянном доме, собственниками которого были две старорежимные старухи, страстно и истово ненавидевшие советскую власть и всех её представителей! А поскольку «антихристовы властители» им были не по вставным челюстям, свою дворянскую ненависть они «благородно» перенесли на нас. В большом многокомнатном барском доме они отдали под наше жильё… глубокую нишу в стене тёмного коридора между кухней и лакейской. В «старое доброе время» ниша отводилась под вешалку для платья прислуги. Мама там поставила кровать, где спали мы вдвоём, и которая заняла всю площадь «помещения». Прибила на стене гвозди для полотенец и халатиков, а весь остальной скарб сложила в два небольших чемодана и засунула их под кровать. Кусками старой цветной, но выстиранной материи занавесила проём. Получилась миленькая, воистину «однобэдрумная» квартирка! На кухне разрешалось пользоваться водой из-под крана и двумя табуретками, служившими нам заодно и кухонным, и обеденным столами… Бедная мама и не предполагала, что в «однобэдрумке» придется прожить долгих два военных года.
Но я с умилением и волнением вспоминаю ту нишу, где, согреваемый родным теплом, свернувшись калачиком под маминой рукой, слушал сказки в стихах Пушкина и Дриза, волшебные истории братьев Гримм и Гофмана, напевные русские фольклорные былины, сказы Ершова, чей «Конёк-горбунок», ещё не умеючи читать, я выучил наизусть!..
Свирепствовал голод, военный голод. Мама могла меня покормить только рано утром кашкой из жмыха и горячим морковным чаем с маленьким кусочком хлеба, а вечером — такое же «меню» и редко, какая-нибудь добавочка. Что ела мама, до сих пор не пойму. Спустя десятилетия она с плачем вспоминала, как, завидев её на пороге, я душераздирающе, еле слышно, протягивая «спичечную» руку, просил: «Мамочка, хлебца...»
Голод — не тётка, и я, конечно, искал в пространстве, где был замкнут, что-либо «нежданно съедобельное». Домовладелицы же наши, используя свои старые связи, мягко говоря, вовсе не голодали. За неимением зимней одежды и обуви, я был вынужден всё время находиться на кухне и мог наблюдать дядей и тётей с мешками, часто приходивших в дом.
Старухи забирали мешки и угощали гостей чаем с сахаром (!!!?), хлебом с маслом (!!!?), бубликами и ни разу (!!!?) не накормили умирающего с голоду ребёнка. (А вы говорите — немцы, фашисты, коммунисты!)
Оставшиеся после еды хлебные объедки, тщательно убирались в полотняный мешочек, который затем подвешивался на высоко прибитый гвоздь, чтобы я не смог поживиться. Но велик человеческий разум и силы его удесятеряются, когда цель — хлебная корочка! Однажды, собрав последние щенячьи силы и подтянув массивный дубовый табурет к стене, где висела заветная торба, я, как обезьянка, вскарабкался наверх и — о, чудо! — достал два сухарика!!! Таким образом, с трёхлетнего возраста я уже самостоятельно «добывал хлеб свой насущный», хотя, пожалуй, не совсем легитимным способом. Но «недолго музыка играла, недолго фраер подъедал...». Через неделю в один из недобрых дней «харчевня» закрылась — злые старухи перевесили объедки под самый потолок, откуда достать их могла только пожарная лестница…
Конечно, я весь высох, сопротивляемость истощённого маленького организма была на исходе и в итоге заболел корью. И что любопытно, смертельный недуг запомнился, как густая непрерывная чернота, которая опустилась на меня зимой, а когда она рассеялась, за окном уже буянила весна и светило яркое солнышко.
Откуда мне было знать о подвиге моей матери: сама, находящаяся на грани истощения, она… сдала полную дозу крови и весь восстановительный паёк скормила своему больному сыну, чем и спасла меня!!! Нет в мире ничего выше и божественней, чем материнская жертвенность, чем альтруизм матери безоглядно оберегающей своё беззащитное дитя! И будь навеки благословенны женщины, чья цель — материнская! И будь навеки прокляты те, для которых дитя, лишь способ достижения бытовых благ…
***
Письма с фронта приходили крайне редко. Но как радовалась мать каждому из них! А однажды нам прислали фронтовую получку отца за полгода. На все эти деньги мама купила у соседки-татарки... литр молока! Но это незнакомое питьё мне не понравилось. Не люблю я его и по сегодняшний день…
На всё лето мама отправляла меня в татарскую деревню Бурта, что стояла на невысоком берегу реки Урал. В эту деревню была эвакуирована семья моего приемного деда, то есть моя родная бабушка Ида и их молодая и очень красивая дочь, моя тётка, Бэлла.
Тут уж я не голодал: собирал с мальчишками разную съедобную траву, лакомился угощениями сердобольных соседей, объедал плодовые деревья, в общем, вёл себя, как все дикорастущие! Бабушка меня приспособила собирать кизяки — высохший коровий помёт, коим топила большую русскую печь. (Ёлки, я же могу с этого времени отсчитывать свой трудовой стаж. Это ж сколько лет получается?! Нет, лучше не надо...)
Обычно в апреле-мае месяце за мной в город приезжал дед и по узкоколейке, но в пассажирском вагоне мы куда-то двигались и сходили на одиноком безлюдном полустанке, а оттуда — километров двенадцать по чистой, бескрайней степи пёхом добирались до деревни. Надо сказать, что Урал — очень коварная река. Весной она вздувалась неожиданно и неимоверно, да так, что заливала всё вдоль и поперёк берегов на несколько десятков километров.
И вот, когда я с любопытством озираясь вокруг, плёлся за дедом, моим босым ногам стало вначале тепло, как в тазике, где мыла меня мама, затем водичка подобралась к моим коленям, но в следующую секунду я стал тонуть. Не успел испугаться,
