Когда-то тому назад... Сказки английских писателей - Джон Рескин

вокруг, припадает к земле, полный веселья от предвкушения скорой, теплой добычи. Вот он прыгает — и о! — вы бы только видели его глаза, когда уже в полете он замечает нож да, нож, выставленный ему навстречу. Нож рассекает его шкуру, как тростинка свернувшееся молоко. Иные волки и взвизгнуть не успевали. Я даже не сдирал шкуру со всех волков, которых убил. Иногда я промахивался. Тогда я брал каменный топор и вышибал мозги из дрожащего от страха Зверя. Зверь не дрался! Зверь знал, что такое Нож! Еще до вечера он узнал, как пахнет его кровь на моем ноже, и удирал от меня, как заяц. Он все понимал. Я шел гордо, как и подобает идти человеку-повелителю Зверя!

И вот я вернулся в дом своей матери. Там был ягненок, которого надо было убить. Я рассек его пополам и рассказал матери все, что со мной произошло. Она сказала: «Это труд, посильный лишь богу». Я поцеловал ее и рассмеялся. Пошел я к своей Возлюбленной, которая приходила ждать меня у прудов. Там был ягненок, которого надо было убить. Я рассек его пополам и рассказал ей все, что со мной произошло. Она сказала: «Это труд, посильный лишь богу». Я рассмеялся, но она оттолкнула меня и убежала. Она стояла справа, с той стороны, где я ничего не видел, и поэтому я не успел ее поцеловать. Пошел я к пастухам, охраняющим овец. Там была овца, которую они собирались убить на ужин. Я рассек ее пополам и рассказал им все, что со мной произошло. Они сказали: «Это труд, посильный лишь богу». -»Хватит говорить о богах, — ответил я. — Давайте есть и будем счастливы. Завтра я отведу вас к Детям Ночи, и каждый мужчина получит волшебный Нож».

Я был рад снова почувствовать запах овец, увидеть широкое небо, тянущееся от края до края, услышать рокот моря. Я спал под открытым небом, завернувшись в шкуры, а пастухи о чем-то до утра меж собой говорили.

На следующий день я отвел их к деревьям, захватив с собой, как и обещал, мясо, шерсть и творог. Дети Ночи тоже, как обещали, разложили ножи на траве под деревьями и, спрятавшись в зарослях, наблюдали за нами. Их Жрица окликнула меня и спросила:

— Ну, что ваш народ?

— Их сердца изменились. Раньше я их чувствовал, теперь — нет.

— Это потому, что у тебя только один глаз. Приди ко мне, и я буду твоими обоими глазами.

— Нет, — сказал я. — Я должен научить мой народ пользоваться ножом, как прежде ты научила меня.

— Дело в том, что нож держат в руке не так, как топор.

— Все, что ты сделал, — сказала она, — ты совершил не ради своего народа, а ради женщины.

— Тогда почему же бог принял мой правый глаз? И почему ты сердишься? — спросил я.

— Потому что бога может обмануть любой мужчина, а женщину — ни один. И я не сержусь на тебя. Я только очень тебя жалею. Подожди немного, и ты своим единственным глазом увидишь почему, — ответила она и скрылась среди ветвей.

Мы отправились обратно, каждый нес свой нож и со свистом рассекал им воздух — тссс — тссс. Топор никогда не свистит. Он ухает — умп-умп. И Зверь услышал. Зверь увидел. Он понял! Он везде от нас убегал. Мы все смеялись. Когда мы шли по пастбищу, брат моей матери — Вождь Мужчин — снял свое ожерелье Вождя, составленное из желтых морских камешков…

— Из чего? А, вспомнил! Янтарь! — воскликнул Пак.

— …и хотел надеть его на меня.

— Нет, — ответил я, — я и так доволен. Что может значить один потерянный глаз, если другим я вижу жирных овец и здоровых ребятишек, бегающих в безопасности? Брат моей матери сказал тогда всем остальным: «Я же говорил вам, что он ни за что не примет этот дар». Потом они стали петь песни на нашем древнем языке — песню Тора. Я запел вместе с ними, но брат моей матери сказал: «Это твоя песня, о Купивший Нож! Мы сами споем ее Тор!»

Но я еще ничего не понимал, пока не увидел, как все обходят мою тень. Тогда я понял, что меня считают богом, подобным богу Тору, который пожертвовал правой рукой, чтобы победить Большого Зверя.

— Неужели богом? — чуть не выкрикнул Пак.

— Клянусь Ножом и Меловыми Холмами, да! Они расступались перед моей тенью, как расступаются перед Жрицей, когда она идет в Долину Мертвых. Я испугался. И утешал себя только одним: «Моя мать и моя Возлюбленная никогда не назовут меня Тором». Но все равно меня охватывал страх, как он охватывает человека, на бегу свалившегося в яму с крутыми склонами, когда он начинает чувствовать, что выбраться оттуда будет очень трудно.

Когда мы пришли к прудам, там уже собрались все. Мужчины показывали ножи и рассказывали, как они их поучили. Пастухи видели, как Зверь улепетывает от нас. Сбившись стаями, с диким воем, волки уходили на запад, за реку. Зверь понял, что наконец-то, наконец-то у нас появился нож! Да, он понял! Я сделал свое дело. Потом среди Жриц я нашел свою Возлюбленную, Она взглянула на меня но даже не улыбнулась. Обращаясь ко мне, она делала знаки, какие делают Жрицы, совершая жертвоприношения на могилах предков. Я хотел заговорить, но брат моей матери сказал, что он будет моими устами, как будто я был одним из тех богов, от чьего имени наши Жрецы[19] говорят с народом в канун Иванова дня.

— Помню, помню. Мне ли не помнить этот праздник! — воскликнул Пак.

— Рассердившись, я пошел к дому матери. Она хотела встать передо мной на колени. Я уже совсем разозлился, но она сказала: «Только бог осмелился бы так говорить со мной, Жрицей. Человек побоялся бы кары богов». Я взглянул на нее и рассмеялся. Мне было грустно, но я смеялся и не мог остановиться. Вдруг меня окликнули на нашем древнем языке: «Top!» На пороге стоял юноша, с которым я сторожил свои первые стада, тесал первую стрелу, сражался с первым Зверем. Он просил моего разрешения взять себе в жены мою Возлюбленную. Он стоял, не смея поднять на меня взор, почтительно положив руки на лоб. Он весь трепетал от страха, но это был трепет перед богом, меня же человека, мужчину — он не боялся. Я не убил его. Я сказал: «Позови ту девушку». Она тоже вошла без страха — она,