Холодное пламя - Мари Милас

– Прости, я слегка на нервах, – говорю я, обнимая его за талию.

Его большие руки обхватывают мои плечи, а нос утыкается в волосы.

– Не извиняйся. Я тоже. Ты должна сказать ему. Если он для тебя не только отец, но и друг, ты не можешь это скрывать. Иначе потеряешь и друга, и отца.

Мы пару минут стоим в тишине, где слышно лишь жужжание холодильника. Эти объятия другие, все другое. Каждый наш разговор напоминает медленный сход лавины.

– Вечером я заеду к маме, она хотела передать тебе какой-то свитер перед… – Перед моим отъездом. Скажи это, черт возьми. Прикажи мне никуда не ехать. Запрети мне покидать этот дом. Но он никогда этого не произнесет. То ли потому, что изначально знал, что это рано или поздно закончится. То ли потому, что мечты и желания других людей для него всегда в приоритете. – Перед тем как наступит глубокая осень. Начинает холодать.

Это правда.

Больше не жарко, как в июле.

И сейчас, мне кажется, над нами действительно опять пойдет снег.

– До вечера. – Он целует меня в губы. Поцелуй тоже выходит холодным, словно он боится проявить хоть каплю пламени. Пламени, которое вновь поглотит целиком, заставит мозг замолчать, а сердце гореть.

И мой мистер Июль уходит. Так же, как лето, давно сменившееся осенью.

* * *

Я прихожу на тренировку в подавленном настроении. У меня болит голова, и мне совсем не хочется танцевать. Боже, я вообще хоть раз получала удовольствие от тренировок за все время во Флэйминге? Мне нравится танцевать с Ричардом в паре. Нравится танцевать перед Марком на нашей веранде. Но когда включается музыка, и я одна пытаюсь выжать из своего тела максимум?

Мне не нравится.

Но я так долго шла к этому чемпионату. Я не сдавалась всю свою жизнь и не могу сдаться сейчас. Но что, если раньше бесконечные тренировки, соревнования и чемпионаты прикрывали огромную дыру в моей груди? Я латала и латала ее, надеясь быть оцененной по достоинству.

Что если этого больше не требуется?

– Ты сбиваешься со счета! – Ричард перекрикивает музыку. – Считай вслух.

Я останавливаюсь, а затем вновь начинаю, выкрикивая счет. Сбиваюсь и сбиваюсь, потому что в голове звучит гул. Когда останавливаюсь в сотый раз, уже не звучит музыка, но я снова и снова пытаюсь попасть в непонятный счет.

Воздух вырывается из меня непонятными хлопками. Я чувствую себя древним ржавым автомобилем, который пытаются завести.

– Что с тобой? – Ричард подходит ко мне со спины и останавливает, кладя руку на плечо.

Я разворачиваюсь, упирая руки в бока.

Он смотрит на меня таким обеспокоенным и трепетным взглядом, что у меня начинает болеть грудь. Этот человек действительно переживает. За меня, за мой успех, за все, что связано со мной.

– Ты плохо себя чувствуешь? Болит спина? Может быть, мы плохо размялись? Хочешь воды?

Вопросы обрушиваются как град, а я смотрю на наши кривые указательные пальцы. Пульс стучит в ушах, когда из меня вырывается:

– Ты замечал, что твой указательный палец такой же кривой, как и мой?

Ричард делает шаг назад, а затем протягивает свою руку между нами. Я делаю то же самое. Мои пальцы дрожат так сильно, будто мы находимся посреди вьюги в январе.

Ричард весело хмыкает, на его щеке появляется эта проклятая ямочка. Это добивает меня.

«Ты должна сказать ему. Если он для тебя не только отец, но и друг, ты не можешь это скрывать. Иначе потеряешь и друга, и отца», – звучат слова Марка в голове.

Веселье Ричарда исчезает, когда он встречает мой взгляд, полный паники.

– Что происходит, Лили?

Я пытаюсь заговорить. Правда пытаюсь. Мне кажется, мои губы шевелятся, но слова так и не выходят наружу.

Я закрываю глаза, говоря себе, что поступаю правильно. Что я не сделала ничего плохого, чтобы он возненавидел меня. Он должен понять. Это же Ричард. Мужчина, который просмотрел записи всех моих выступлений и заботился о моей спине.

– Ты… – Моя нижняя губа и подбородок дрожит. – Ты мой отец, Ричард.

Сначала наступает тишина. Клянусь, это самый тихий момент в моей жизни. На секунду, мне кажется, что я оглохла. Потому что эта тишина слишком страшная.

Затем Ричард издает смешок, который перерастает в какой-то странный истеричный звук. Он отшатывается, чуть не поскальзываясь на натертом воском паркете.

– Ты сегодня в ударе. Очень смешно.

Я закрываю глаза, делая глубокий вдох. На выдохе пробую снова:

– Грета Картер, – не успеваю я продолжить, как Ричард делает еще один шаг назад, словно перед ним дикое животное, которое вот-вот набросится на него. Я стараюсь не смотреть ему в глаза, чтобы не видеть взгляд, которым награждала меня мать с рождения. – Вы… были близки. Если это можно так назвать. – Пытаюсь усмехнуться, но выходит слишком нервно. Потому что я на грани долбаной истерики. –  Она рассказала мне о тебе. Я нашла тебя. И… – Боже, я теряю ход мыслей. В голове это всегда звучало более убедительно, чем то, что выходит из моего рта. – Когда я стала совершеннолетней, то сменила фамилию.

Хотя бы для того, чтобы начать жизнь с чистого листа. Казалось, что даже фамилия моей матери тянула меня на дно.

– У нас одинаковые кривые пальцы. И ямочка на щеке. Аллергия на молоко. А еще мы любим одинаковые конфеты и… И я не знаю, что болтаю, Ричард, но я точно знаю, что ты мой отец.

Наконец-то я встречаюсь с ним взглядом. Паника. Там стоит ужасная паника, и я не могу винить его за это. Это ошеломляющая новость, полагаю. Меня не пугает и не отталкивает такой взгляд, в нем нет отвращения или…

– Пошла вон.

Я моргаю. Делаю глубокий вдох и пробую еще раз.

– Ричард, я ничего не жду, просто…

– Пошла вон, я сказал! Мой ребенок мертв. – Он кричит так, что слова рикошетят от стен и устремляются как острые кинжалы прямо в мое сердце.

Я не очень понимаю его выбор слов. Может быть, у него были еще дети? Как я могу быть мертва, если он никогда обо мне не знал? Если верить маме…

– Что она сказала тебе? – Я трясусь так, словно по моим венам пустили адреналин.

– Что Грета опять хочет? Черт, это все она… не так ли? Теперь она работает через посредников? Господи, я настоящий дурак. Это она обучала тебя танцу? Мне показался знакомым твой стиль, но я и