Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг. - Майкл Джабара Карлей

и Кота, но также задал откровенные вопросы о «джентльменском соглашении». Даладье не понравилось предложение Литвинова, так как он не понимал, как оно будет сочетаться с теми же обязательствами, данными Германии. Нарком ответил, что у нас перед ней нет никаких официальных обязательств, а также ни перед каким другим правительством, за исключением Турции. Затем Литвинов вспомнил разговор Папена и Эррио в 1932 году, в котором предлагалось сотрудничество Франции и Германии, направленное против России. Это часто обсуждали в советской переписке, и такая перспектива очевидно беспокоила наркома и его коллег. Дирксен также отчитывался по этому вопросу в Берлин. Литвинов сказал Альфану, что они получили информацию не от Германии, а от самого Эррио. Нарком отстаивал свое предложение, и Альфан ответил, что относится к нему с симпатией. Потом Литвинов заговорил об удивлении нерешительностью французов в вопросе сближения. Конечно, когда появляются новые «друзья», старые пропадают, или связь с ними становится слабее. Литвинов заговорил о том, что очевидно его волновало: «Мы сейчас спокойны, имея дело с нынешним французским правительством, но у нас нет никакой уверенности в том, что его политическая линия будет продолжена в случае смены правительства, в особенности после прихода к власти людей толка Тардьё». Альфан ответил, что советскому руководству надо завоевать «правительственный аппарат», а это было проще сказать, чем сделать. Франко-советскому сближению также мешали третьи страны, в том числе Германия, Италия, Польша и Малая Антанта. «И Англия?» — спросил Литвинов. Англия не проводит во Франции антисоветскую кампанию, ответил Альфан, но дважды упомянул Польшу[353]. Ах да, Польша и ее «странная политика»!

Вся эта информация дошла до Парижа, особенно после того, как Кот и Эррио вернулись домой[354]. Кот сообщил Совету министров о «диспозиции… нескольких советских руководителей, связанной с возможностью заключения соглашений о безопасности». Он обсудил этот вариант с Поль-Бонкуром. Леже написал Альфану, чтобы узнать, что он думает, и получить рекомендации. МИД всегда с опаской относился к сближению, так как Леже боялся, что из-за него у Франции могут начаться проблемы с Японией. Помните, последний раз, когда Леже искал предлог, то выбрал Великобританию? Хотела ли советская сторона заставить Францию взять на себя обязательства перед Азией?[355]

Альфан быстро ответил: «Литвинов уже несколько раз сообщил нам, что он убежден: Германия начнет войну через два года». Посол отправил Леже несколько рекомендаций относительно улучшения отношений, в том числе он согласился подписать конвенцию об определении агрессора, однако ничего не сказал про «джентльменское соглашение». Он также предложил технологический обмен для сотрудничества, кроме всего прочего, в области железных дорог и авиации. По его мнению, более тесное сотрудничество с Москвой не повредит франко-японским отношениям[356]. Видимо, Литвинов открыто говорил с Альфаном о возможном начале войны, так как через несколько недель военный атташе, полковник Мендрас, сообщил о том же самом в Париж[357]. На тот момент нарком не делился со Сталиным своей точкой зрения, во всяком случае нет письменных свидетельств этому. Литвинов был прав, предсказывая войну, однако ошибся в дате начала на четыре года. Интересно, что Эррио говорил о том же самом в 1922 году на встрече с советскими чиновниками в Москве: Германия снова нападет на нас через 15 лет[358]. Сроки он угадал точнее, чем Литвинов, но они оба были правы насчет немецких намерений. С точки зрения Мендраса, советские власти были готовы решительно двигаться вперед и работать над «эффективным сближением», как только они будут уверены, что Германия хочет того же[359].

В Париже Розенберг сразу же услышал отголоски двух миссий, отправленных в СССР. Про них рассказал сам Кот. Резонанс от визитов Эррио и Кота превзошел все ожидания. Розенберг писал Литвинову об опасениях, что антагонизм между Даладье и Эррио «может помешать делу», но этого не произошло. «Эррио с чрезвычайной экспансивностью повел кампанию за нас, и косвенным показателем удельного веса, который он сохранил в политической жизни страны, является то обстоятельство, что даже враждебные нам газеты, как “Матэн” и другие воспроизвели на видном месте его заявления». Розенберг похвалил Кота: «Кот человек более практичный и лишь постепенно наживающий политический капитал, действовал более сдержанно и исключительно по согласованию с Даладье. Он представил Совету министров сухой фактический материал о состоянии нашей авиации и т. п.». Кот сказал Розенбергу, что его отчет пользовался «большим успехом». Он упомянул имена нескольких министров, которые отреагировали положительно. «Что касается самого Даладье, то Кот уверяет, что он согласен пойти на пакт о взаимопомощи и на тому подобные, еще дальше идущие, вещи»[360]. Кот преувеличивал? Про Даладье говорили, что он больше заинтересован в сближении с Германией, чем с СССР, но то же самое утверждали и про Сталина. Во всяком случае официально СССР пытался наладить «старые отношения», хотя Литвинов считал, что их уже не существует.

Читатели помнят, что Политбюро поручило наркому по пути в Нью-Йорк поговорить с Нейратом или даже с Гитлером, если он согласится встретиться. Переговоры с Нейратом ничего не дали, и Литвинов поехал в Париж на встречу с Поль-Бонкуром. По словам наркома, она прошла сердечнее, чем все предыдущие, и Поль-Бонкур заговорил о пакте о взаимопомощи. Он намекал на это неделю назад Довгалевскому. «Бонкур вновь говорил о необходимости подумать нам и Франции о контрмерах в случае вооружений и подготовки Германии к войне, причем упоминал несколько раз о взаимной помощи в дополнение к пакту о ненападении». В отличие от МИД Франции Литвинов считал, что взаимопомощь должна включать в себя всю Европу: «Я сказал, что нам приходится думать не только о Западе, но и о Востоке и что Франция должна быть заинтересована в том, чтобы у нас не было осложнений на Востоке». Как было написано в телеграмме наркома, они договорились, что «он и я будем думать о возможных способах сотрудничества»[361]. Они также обсудили технологический обмен, о котором Кот говорил в Москве, и упомянули текущие торговые переговоры, которые тянулись бесконечно.

Помните, что они начались летом 1931 года. Французы хотели добиться более выгодного торгового баланса — советская сторона продавала намного больше, чем покупала. Франция также требовала выплаты довоенных долгов, но тут у нее не было никаких доводов, так как премьер-министр Пуанкаре и его правительство недобросовестно вели переговоры и саботировали советское предложение по царским облигациям, которое сочли приемлемым высокопоставленные чиновники в Министерстве финансов. Предвыборные интересы правящего правоцентристского национального блока, который боролся с левой коалицией, были важнее, чем урегулирование долгов в интересах французских инвесторов, принадлежащих