Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг. - Майкл Джабара Карлей

Можно было услышать самые разные истории, например, о том, откуда сыскная полиция узнает всю «подноготную Кремля». Вероятно, от «народного комиссара, который часто приезжает в Париж». Во всяком случае так утверждал специалист по делам России, «некий Алек». Разумеется, это был не Литвинов, хотя порой он на самом деле довольно свободно общался с зарубежными дипломатами. Также ходило много сплетен о советской общине в Париже и всяких русских эмигрантах, которые распространял клерк префектуры полиции по фамилии Лажери, хорошо осведомленный обо всех делах. В Генштабе главным сторонником франко-советского сближения был генерал Вейган. Главным противником — генерал Анри Альбер Ниссель, ненавидящий Советскую Россию еще с самых первых дней большевистской революции. Масоны в высокопоставленных военных кругах и полиции играли роль информаторов и тайно следили за «реакционерами», такими как Вейган. Эти истории представляют сомнительную ценность для историка, но они были достаточно интересны, чтобы пересказать их в Москве[336].

Пьер Кот также был надежным источником информации. Его имя часто использовалось в отчетах, которые отправлялись в Москву. В конце января он стал министром авиации в новом правительстве Даладье. В апреле Пьер Кот сообщил Довгалевскому, что хотел бы отправить в Москву военно-воздушного атташе[337]. В мае он снова связался с советским посольством, пытаясь улучшить франко-советские отношения в целом, а также обсудить (довольно опрометчиво) переговоры в Совете министров. Он был не первым и не последним министром, который решил так поступить. Как только военный атташе генерал Венцов прибыл в Париж, он сразу же встретился с генералом Гамеленом, который стал «напоминанием о франко-русском военном союзе». Гамелен увлекся. По словам Розенберга, правые начали меньше противиться сближению с СССР. Так, например, он упомянул бывшего министра финансов Поля Рейно и «одного из наиболее умных людей среди полит[ических] деятелей правых». Говорили, что даже Тардьё занял «более приличную позицию», хотя это еще надо было подтвердить[338].

Марсель Израилевич Розенберг

Марсель Израилевич Розенберг родился в еврейской семье в Варшаве в 1896 году. Отец занимался торговлей, и семья жила довольно скромно. До 10 лет Марсель Израилевич говорил только по-польски. Он выучил русский, чтобы поступить в училище. Однако вскоре семья переехала в Кёнигсберг, и там Розенберг пошел учиться в местную гимназию. Когда ему исполнилось 17 лет, он снова переехал, на этот раз в Берлин, где жили его родственники — российские эмигранты. В Германии Розенберг заинтересовался марксизмом, прочитал внушительный труд Маркса «Капитал» и подружился в Берлине с немецкими социал-демократами. Весной следующего, 1914 года, молодой Розенберг отправился в Англию. Как он позднее утверждал, он поехал туда учить английский язык, чтобы проще было найти работу. Розенберг хорошо говорил на разных языках. На следующий год он опять переехал, на этот раз в Нью-Йорк, где начал работать переводчиком на оружейном предприятии, поставлявшем продукцию царскому правительству. Непонятно, как 19-летний Розенберг смог улизнуть от английских сержантов, рыскавших в поисках призывников. Он не мог устроиться на постоянную работу в Нью-Йорке и после Февральской революции 1917 года вернулся обратно в Россию.

Марсель Израилевич Розенберг. Середина 1930-х годов. АВПРФ (Москва)

По своему происхождению Розенберг не был похож на типичного большевика-революционера, однако знание языков сослужило ему хорошую службу. И разве мог молодой человек с таким происхождением, как у Розенберга, сопротивляться зову революции? В 1918 году он вступил в партию большевиков, а в апреле вместе с советским дипломатом Адольфом Абрамовичем Иоффе вернулся в Берлин, где должен был возглавить пресс-службу в советском посольстве. Розенберг подружился с будущим главой внешней разведки поляком Вячеславом Рудольфовичем Менжинским, который взял его под крыло. Марсель Израилевич вернулся в Москву в 1920-х годах и занял должность личного секретаря наркома Чичерина. Позже он работал в советских посольствах в Европе, Турции и Афганистане, хотя ему еще не исполнилось даже 30 лет. В конце 1920-х годов Розенберг вернулся в Москву, так как НКИД поручил ему координацию деятельности разведки, и снова начал работать с Менжинским, возглавившим ОГПУ. На нескольких сохранившихся фотографиях Михаила Израилевича мы видим невысокого лысеющего мужчину с усами. Он был женат на скульпторше Марианне Емельяновне Ярославской. На самом деле Розенберг немного похож на Леже. В 1931 году в возрасте 35 лет он отправился в Париж, где занял должность первого секретаря посольства, и вскоре с головой погрузился в переговоры об улучшении франко-советских отношений. Через два года он, как и Островский, прекрасно ориентировался в парижском обществе.

Слухи о сближении Франции и СССР, воспоминания Гамелена о союзе между этими странами и высказывания Кота привлекли внимание Крестинского. Он подумал о том, что необходимо пойти на сближение. Вспомнив свой собственный опыт работы послом в Берлине, Крестинский посоветовал сделать так, чтобы отношения с французским военным руководством не были завязаны на одном лишь Венцове, но чтобы в переговорах также были задействованы Довгалевский и Розенберг. Однако он попросил вести себя осторожно и не брать на себя обязательств по военной поддержке в случае конфликта между Францией, ее союзниками и третьими странами. По словам Крестинского, «таких заявлений нужно избегать и потому, что они не соответствовали бы нашему действительному намерению и, потому, что будучи переданными немецким правительственным и военным кругам (а передавать их, и притом в искаженной форме, конечно, будут), они подорвали бы в значительной степени доверие к нам со стороны Германии»[339]. Шел май 1933 года, и Крестинский и советское правительство все еще думали о возможности сохранения «старой политики» по отношению к Германии. Однако флюгер колебался.

Будут ли сделаны шаги на пути к сближению с Францией?

Литвинов был недоволен тем, что сближение с Францией ограничилось заключением пакта о ненападении. Проблема была не во Франции, где постоянно появлялись сообщения в прессе от лица Эррио и других, а в СССР. Пресса вела себя сдержанно. «Мы теперь обдумываем некоторые конкретные манифестации сближения (о которых сообщим Вам позднее)», — писал Литвинов. К сожалению, в Палате депутатов «друзья» заговорили о довоенных долгах, что никак не могло помочь в текущей ситуации[340]. Политика начала меняться: и в Москве, и в Париже заскрипели шестеренки.

Тем не менее у советской политики постепенно появлялся стимул к изменениям. Во-первых, советско-германские отношения развивались в нежелательном направлении, а во-вторых, Франция стремилась к укреплению связей. Альфан приехал в Москву в июне 1933 года. Он изо всех сил стремился к сближению и немного разбирался во